Ай-ай и я

Вдоль пляжа тянулись большие, построенные в колониальном стиле дома с широкими верандами; каждый дом отстоял далеко от дороги, утопая в густо засаженном саду. Этакий Довиль^[6] в тропиках. Мы остановились в большой элегантной гостинице у самого моря, с верандой огромной, как танцевальный зал, безупречной обслугой, а вид роскошных садов, пляжа, моря и рифа на заднем плане тешил взор.

Я был рад узнать, что в этом городе в изобилии имелся мой любимый вид транспорта — пус-пус или, как его называют в других частях света, рикша. Почему на Мадагаскаре его называют push-push, я так и не понял, ведь на самом деле его следовало бы назвать pull-pull^[7]. Представьте себе сиденье, снабженное опускающимся верхом (с бахромой, если вам повезет), водруженное на два колеса вроде велосипедных, но несравненно больших по размеру, и с маленькими оглоблями, вроде как для запряжки пони. Только вместо пони запрягается человек. Садишься на сиденье, «шофер» подбирает оглобли и плавной трусцой везет тебя в указанном направлении. Идеальное средство транспорта: едет плавным, почти бесшумным ходом, с безопасной скоростью, при которой ни разбить голову, ни поломать руки-ноги невозможно. Ни тебе шума, ни выхлопных газов — только нежный шорох колес и босых ног вашего «шефа». В этих замечательных транспортных средствах можно увидеть элегантных леди с покупками, важных бизнесменов с сияющими словно крылья жука «дипломатами» и нахмуренными взглядами: дескать, дела обязывают к разъездам! Полог укрывает их от жары, а встречный ветер доставляет желанную прохладу. Иногда встречается повозка с одним только громоздящимся на ней багажом, а однажды я видел, как одетый с иголочки четырехлетний мальчик в блестящей соломенной шляпе и его возница так оживленно болтали и заливались хохотом, что чуть не оказались под колесами огромного грохочущего и жутко чадящего грузовика. Соблазн нанять девять рикш и устроить в честь начала экспедиции гонки по берегу моря был велик, но, хоть и скрепя сердце, мы отказались от этой затеи: мы приехали сюда во имя высокой науки, а не ради развлечений.

На обед подали огромного, красного и импозантного на вид морского рака; однако вкус у этого морского чуда оказался чем-то средним между кожей и пористой резиной. Улегшись в постели, мы наслаждались убаюкивающим шумом моря и зовом ночных козодоев — странноватый звук, похожий на прыгающий по столу целлулоидный шарик. Звук, непривычный и поначалу раздражающий, впоследствии, однако, подействовал успокаивающе.

* * *

К нашему неудовольствию, на следующий день пошел дождь, но мы все же вышли в путь по этой треклятой дороге, о которой слышали столько дурного. Дорога, оказавшаяся, кстати, ровной и песчаной, бежала вдоль тянувшихся по берегу моря огромных пустынных пляжей. Ни отеля, ни туриста, ни пляжного зонтика. Интересно, долго ли так будет продолжаться — ведь это один из самых великолепных пляжей, какие я только видел во всем мире, так что, если бы кто построил здесь курорты, нажил бы состояние.

Деревни, которые мы проезжали, были опрятные, с добротными бамбуковыми домиками, крытыми рифленым железом. При многих домиках был сад, обнесенный оградой, с тщательно выметенными песчаными дорожками. Некоторые сады окружали живые изгороди быстрорастущего кустарника; эти ограды вместе с посаженными в них цветами придавали деревне яркий, радостный и ухоженный вид. Во многих садах росли большие деревья личи — их блестящие зеленые листья создавали густую тень; на каждом дереве висели оранжевые гроздья деликатесных плодов. Конечно же там были и вездесущие кокосовые пальмы, с листьями, шелестящими как шелка на ветру, и с крупными блестящими зеленовато-желтыми орехами. Владелец этих деревьев забрался наверх и там аккуратно срубил орехи с помощью мачете, чтобы мы могли утолить жажду содержащейся внутри изысканной прохладной жидкостью. Когда мы осушили эти «кубки», он взял каждый орех и отрезал от него кусок, которым можно было действовать как ложкой; мы выскребли кокосовую мякоть, словно белое молочное желе.