Александр Македонский. Сын сновидения

Выслушав эти слова, царица вернулась в Пеллу, столицу Македонии, и средь пыльных летом и грязных зимой улиц с робостью и тревогой стала ожидать того дня, когда у нее родится сын.

***

Схватки начались весенним вечером, после захода солнца. Женщины зажгли светильники, и кормилица Артемизия послала за повитухой и врачом Никомахом, который оказывал помощь еще старому царю Аминте и присутствовал при рождении немалого числа царских отпрысков, как законных, так и побочных.

Никомах знал, что время подошло, и был наготове. Он повязал передник, нагрел воду и велел принести еще свечей, чтобы было светлее.

Но первой приблизиться к царице он предоставил повитухе, так как в тот момент, когда женщина производит на свет сына, она предпочитает, чтобы к ней прикасалась другая женщина: ведь только женщина способна понять муки и одиночество, в которых рождается новая жизнь.

А царь Филипп в это время вел осаду города Потидея и ни за что на свете не покинул бы своих боевых порядков.

Роды были долгими и трудными, потому что Олимпиада отличалась стройным и хрупким сложением.

Кормилица то и дело вытирала пот:

— Наберись сил, девочка, напрягись! Вид твоего сына сотрет память о всех тех страданиях, которые ты сейчас испытываешь.

Она смочила царице губы ключевой водой, которую служанки постоянно сменяли в серебряной чаше.

Но когда, наконец, боль достигла такой силы, что Олимпиада едва не лишилась чувств, вмешался Никомах: он направил руки повитухи и велел Артемизии надавить на живот царицы, потому что у той самой уже не оставалось сил.

Врач приложил ухо к паху Олимпиады и услышал замедляющиеся удары маленького сердечка.

— Дави изо всей силы, — велел он кормилице. — Ребенок должен родиться сейчас же.

Артемизия навалилась всем своим весом на царицу, и та с громким криком, наконец, разрешилась от бремени.

Перевязав пуповину льняной нитью, Никомах быстро перерезал ее бронзовыми ножницами и протер ранку неразбавленным вином. Артемизия первая посмотрела в личико ребенка и пришла в восторг.

— Разве это не чудо? — приговаривала она, проводя по личику комочком шерсти, смоченной оливковым маслом.

Повитуха омыла головку младенца, а, вытерев ее, не смогла сдержать удивленного возгласа:

— У него волосы, как у полугодовалого ребенка, и они золотятся. Он похож на маленького Эрота.

Артемизия между тем надела на него крохотную льняную рубашонку, поскольку Никомах не велел туго пеленать младенцев, как это принято в большинстве семей.

— Какого цвета, по-твоему, у него глаза? — спросил он у повитухи.

Женщина принесла светильник, и глазки младенца засветились всеми цветами радуги.

— Не знаю, трудно сказать. То кажутся голубыми, а то темными, почти черными. Возможно, сказывается столь различная натура родителей…

Никомах тем временем занялся царицей, у которой, как это часто случается при первых родах, продолжалось сильное кровотечение. Опасаясь этого, он предусмотрительно набрал снега со склонов горы Бермий.

Сделав холодные примочки, врач приложил их к животу Олимпиады. Царица содрогнулась, обессиленная и измученная, но он продолжал держать ледяной компресс, пока кровотечение полностью не прекратилось.

А потом, сняв передник и вымыв руки, поручил царицу заботам женщин. Он позволил сменить ей простыню, вытереть с нее пот губкой, смоченной розовой водой, надеть на нее свежую рубашку из ее сундука и дал ей попить.

Потом Никомах показал матери малыша:

— Вот сын Филиппа, царица. Ты родила прекрасного ребенка.

И, наконец, вышел в коридор, где дожидался один из царских конников, готовый тут же отправиться в путь.

— Отправляйся, скачи к царю и скажи, что у него родился сын. Скажи, что это красивый, здоровый и крепкий мальчик.

Конник накинул на плечи плащ, перекинул через плечо переметную суму и бросился к выходу. Прежде чем он исчез из виду, Никомах крикнул вдогонку:

— Скажи также, что царица чувствует себя хорошо.

Воин не остановился, и вскоре во дворе послышалось ржание, а потом бешеный топот копыт, вскоре затерявшийся в улицах спящего города.

ГЛАВА 2

Артемизия взяла ребенка и положила на постель рядом с царицей. Олимпиада чуть приподнялась на локтях, опершись спиной на подушки, и посмотрела на него.

Он был прекрасен, с пухлыми губками и розовым, нежным личиком. Его светло-каштановые волосики блестели золотом, а точно посередине лба виднелось то, что повитухи называют «телячий лизок»: выдающийся мысик волос, разделенный надвое.

Глаза ребенка показались матери голубыми, но в глубине левого глаза виднелась какая-то тень, отчего при смене света он становился темнее.

Олимпиада подняла ребенка, прижала к себе и начала баюкать, пока он не перестал плакать. Потом обнажила грудь и хотела покормить его, но Артемизия, подойдя, сказала:

— Девочка, для этого есть кормилица. Не порти грудь. Скоро вернется с войны царь, и тебе нужно быть красивой и желанной как никогда.

И протянула руки, чтобы взять младенца, но царица не отдала его, а приложила к груди и кормила своим молоком, пока он спокойно не заснул.