Аллегро

Военный марш безуспешно пытался разорвать стены репетиционной комнаты. Так за тактом, от вольты к вольте — восторженно звучал под властными движениями рук дирижёра. Хотя слушателей в оркестровке не было, одни исполнители, но он звучал по-боевому задорно, торжественно, призывно и мощно. Как на параде. Как и положено ему звучать. Это же марш! По другому он звучать не может! Только восторженно. Это флагу — хоть государственному, хоть детскому, можно то тряпкой безвольно висеть, то гордо на ветру реять, но не… Марш он и есть марш, и точка. Без вариантов. И дирижёр, подполковник Запорожец, невысокий, по армейским меркам в летах офицер, крупнолицый, с простоватым, часто скептическим выражением лица, чуть курносый, с редеющей шевелюрой, где-то за сорок ему, — неумолим в работе и требователен, сняв китель сейчас, стоя, энергично отмахивает характер марша… Трубы, играя в терцию, стройно выводят тему, передавая её то баритонам, то кларнетам, чётко поддерживаемые чуткими тенорами и «иста» альтушек, красивыми «фразами» тромбонов и валторн… На месте — тут как тут — и басы-тубы, и большой барабан, отмеряя темп «сухо» бухает, под украшающую синкопированную роспись дробей малого барабана. Яркими «вспышками» и сухими акцентами — дополняя — звенят тарелки… Лица музыкантов — молодые, разные, — сосредоточены, любо дорого смотреть. Они в характере исполняемого произведения. Подполковник, как волшебник или тестомес, нахмурив брови, пряча восторг и похвалу в глазах, прислушивается к звучанию, то вытягивается на носках, машет руками — месит «тесто», то резко опускается на пятки, взмахивая и головой и локтями, и даже пальцами рук, раскрывает разворачивающееся музыкальное полотно…

Но вдруг восторг в лице подполковника гаснет, ухо его фиксирует недопустимо диссонирующую трель звонка мобильного телефона. Ни в такт, ни в лад и вообще не по партитуре звуки. Ёп… Лицо дирижёра тускнеет, движения рук становятся резкими, нервными, не такими красивыми и плавными, как полёт звучащего марша. Глаза дирижёра в поисках «подлянки» сердито перебегают от одного музыканта к другому. Музыканты тоже уловили звонок мобильника, прячут глаза. Но их лица, в отличие от дирижёра, горят тайным восторгом, потому что в ровной спокойной жизни возникла хохма. Нет, «обычному» уху изменений в звучании исполняемого марша не слышно. Как он звучал, так и… Хотя, изменения, конечно, есть… Есть. Марш дополнительную энергию получил, дьявольскую, супервосторженную, тайную и игривую. Этот непредвиденный композитором нюанс замечает и старшина оркестра. Не отрываясь от мундштука трубы, старшина недовольно, категорически осуждающе крутит глазами, и дирижёр горестно вздыхает, недоумённо подняв плечи. Наконец не выдержав пытки, в сердцах, дирижёр отмахивает рукой «коду». Звуки обрываются, как и не было их… Зато чётко, на всю оркестровку, как ждал, подлый, прорывается звонок мобильного телефона — тилинь-тилинь…

— Ну, чёрт знает что! Итит-твою мать! — с негодованием бросая дирижёрскую палочку на дирижёрский пульт, восклицает подполковник. — Трушкин! Ну сколько раз всем говорить, а?

Да, в кармане у тубиста Левона Трушкина, большого, крупного, с армянским лицом, нахально надрывается горластый телефон. Все музыканты давно просекли это, услышали. С намеренно равнодушными лицами — одними глазами, пряча вспышки смеха, переглядываясь, косятся на Трушкина. Левон, красный и жалкий, растерянно, как по горящей сигарете, хлопает по карману рукой, торопливо запускает её внутрь, достаёт телефон, брезгливо вынимает его двумя пальцами, как лягушку за лапку или растаявшую шоколадку.

— Виноват, товарищ подполковник, но это не мой телефон, извините! — вытаращив и без того большие глаза, едва не орёт он, жалуется так. — Это Кобзева телефон. Видите? Это «Сименс», но не мой! Мой выключен. Я его уже с собой не беру. Чес-слово, товарищ подполковник. Кобзев?!

Кобзев, прапорщик Кобзев, тоже округлив глаза, демонстрирует окружающим полное непонимание вопроса, он здесь вообще ни при чём. Как это, как это?.. Но «коллеги» очень хорошо понимают, не важно сейчас чей телефон, важно у кого он зазвонил так не вовремя. А зазвонил он у Трушкина. У Трушкина! В этом и есть хохма. Музыканты, пряча улыбки, ждут куда эта хохма теперь выйдет.

— Трушкин! — вновь истерично взвизгивает дирижёр, не найдя нужных слов, задохнувшись, осуждающе качает головой. Он тоже понимает, что наверняка Трушкин не виноват, это проделки Кобзева, скорее всего это его рук дело, но… Не пойман, не… Дирижёр нервным движением руки подбирает с пульта палочку и грозно щёлкает ею несколько раз о край подставки, предупреждает. — Ещё! раз! услышу! у кого! зазвонит! телефон!!! — всех! накажу! всех!! Без исключения!.. Перерыв.