Анна Керн: Жизнь во имя любви

В начале 1812 года Пётр Маркович решил перевезти жену с дочерью в Москву, но сначала отправил их на лето в небольшое владение Полторацких Кушниково, находившееся в Ста–рицком уезде Тверской губернии, и поместил в двух крестьянских избах, а когда началась война с Наполеоном, исколесив 12 губерний, в объезд оккупированной французами Москвы, через Владимир и Тамбов доставил, наконец, в Лубны.

О том, что представляла собой лубенская усадьба, строительство которой Пётр Маркович закончил в 1811 году, можно судить по описанию племянницы Керн Веры Павловны Полторацкой, сделанному в 1937 году:

«Родовая усадьба Полторацких в Лубнах располагалась на самом краю высокого обрыва, нисходящего к реке Суле. Крутые спуски здесь перемежаются с небольшими ровными полянами, заросшими деревьями и цветами. Два–три домика по склону не портят вида; наоборот, лишь оживляют ландшафт. В нём столько шири и, вместе с тем, уюта и ласковой, приветливой красоты… Дом был сложен из толстых полуаршинных бревен. (Через 120 лет после постройки при ударе молотком стены звенели, как железо. – В. С.)По преданию, дом [был] выстроен над сводами подвалов древнего казначейства. В первом этаже когда–то размещались обширные кладовые и кухня… Через крытую застеклённую веранду с узорчато вырезанными стенами проходим через боковые двери в уютную и тёплую горницу с низеньким потолком (над комнатой антресоли). И сразу овладевает чувство глубокого успокоения от ощущения незыблемой пряности этого родового дома, где каждый уголок такой привычный, родной и близкий. В нашей горнице, которая находится рядом с парадными покоями, очень высокими комнатами, когда–то ютилась девичья, где в тесноте десятки крепостных девушек вышивали на пяльцах и вязали кружева. А над средней частью дома – мезонин, выходящий широкими венецианскими окнами на Сулу и на сиреневую аллею… Дом Петра Марковича был в те времена, да, пожалуй, и теперь – лучший в городе. Тогда он носил название «Замка Полторацкого»… В этом доме протекали детские и девичьи годы родной тётки нашей Анны Петровны… С веранды нашего «замка», и особенно из окон мезонина раскрывается необъятный простор Засулья. Река Сула серебристой змейкой вьётся по ярко–зелёным лугам. За рекой группы деревень с зелёными куполами храмов и потемневшими от непогоды соломенными крышами хат… Был здесь когда–то большой фруктовый сад и дубовая роща. Ещё сохранилось от неё несколько древних дубов, современников Иеремии Вишневецкого, который когда–то владел всем краем… Да, хорошо здесь очень. А особенно хорошо было в старину, когда вокруг дома ещё красовалась сиреневая аллея – прямою линией от парадных дверей на улицу, или вернее – в тихий переулок, где и сейчас, через 120 лет, так пустынно. Была ещё и вторая аллея – вдоль обрыва, которая носила название «Любовная». Это была аллея из дубов – могучих и огромных, широко раскинувших во все стороны свои могучие ветви, каждая из которых была подобна дереву. Они были увенчаны густыми вечно зелёными кронами. Всегда здесь бывало сумрачно, и эта противоположность – сумеречного полусвета с ярким сиянием дня на открытом краю обрыва – была чарующе прекрасна. Нужно ли говорить, скольких романов свидетелем была эта аллея?..» [8]

Когда в конце августа 1852 года император Николай Павлович, проездом в Крым решивший поучаствовать в смотре войск в Чугуеве, остановился в Лубнах, то для отдыха ему отвели комнаты именно в доме Полторацкого, что ещё раз подтверждает, что это строение было – и ещё долго оставалось – лучшим в городе. «Высокий путешественник остался доволен благоустройством города, любовался живописной панорамой засульской дали, открывавшейся из окон отведённого ему помещения в доме Полторацкого, и выразил желание иметь виды Лубен».

Дом Полторацких простоял до лета 1942 года, когда во время фашистской оккупации был разобран по приказу гебитскомиссара Фалцрафа, пожелавшего на этом месте устроить плацпарад (место для смотров и строевых занятий).

«Тут я прожила до замужества, – вспоминала А. П. Керн, – уча меньшого брата и сестёр, танцуя (и совершенствуясь в игре на фортепиано. – В. С.),читая, участвуя в домашних спектаклях, подобно тому, как в детстве в Бернове, где m–lle Benoit заставляла нас разыгрывать комедии детские, петь романсы…

Батюшка продолжал быть со мною строг, и я девушкой так же его боялась, как и в детстве. Если мне случалось танцевать с кем–нибудь два раза, то он жестоко бранил маменьку, зачем она допускала это, и мне было горько, и я плакала. Ни один бал не проходил, чтобы мне батюшка не сделал сцены или на бале, или после бала. Я была в ужасе от него и не смела подумать противоречить ему даже мысленно».