Атаман Платов

Я написала тебе, когда уезжала из Мельпезона, и с тех пор сколько раз хотела написать тебе! Но я чувствовала причины твоего молчания и боялась беспокоить тебя своим письмом. Твоё письмо было для меня бальзамом. Будь счастлив на столько, на сколько ты заслуживаешь этого. Так говорит моё сердце. Ты дал мне сейчас долю счастья, и доля эта велика. Ничто не может быть для меня более ценно, чем свидетельство твоей памяти.

Прощай, мой друг, я благодарю тебя столь же нежно, как буду любить тебя.

Жозефина».

«Милая, бесценная моя женщина. Ты так же дорога мне и сейчас», — мысленно ответил он ей, пряча письмо.

…Приход Бертье заставил Наполеона забыть о Жозефине.

— Сир, — с почтительной осторожностью обратился начальник штаба, — Намюр заняли русские.

— Русские в Намюре? Как они там оказались? — В глазах Наполеона засветилось удивление, будто в причине неудачи был повинен стоящий пред ним седой маршал. — Почему молчите? Докладывайте всё, что известно! Я требую!

— Четвёртого февраля конница Платова овладела крепостью. Весь гарнизон пленён.

— Конница Платова?.. Вы же, Бертье, недавно докладывали, что с казаками разделались окончательно! Что их рассеяли!

Да, именно так сказал тогда Бертье, на что он, Наполеон, заметил: «Только разметать — недостаточно, их надобно уничтожить! Эти варвары сегодня рассеятся, а завтра вновь соберутся и нападут».

Сунув по привычке руку за борт сюртука, Наполеон подошёл к распластанной на столе карте.

— Нужно срочно, сегодня же… Вы слышите, Бертье? Направить к Фонтенбло силы… Впрочем, вряд ли они смогут опередить казаков…

— Может быть, сир, приказать Нею? Наполеону вспомнились воинственные всадники, пленником которых он едва не стал, когда уходил из Москвы. Вспомнил, как под Малоярославцем один казак в предрассветное туманное утро пронёсся мимо свиты и ткнул пикой стоящего рядом с Наполеоном генерала… Мог бы всадник угодить и в него…

Припомнился случай, когда сотня донцов преследовала его карету, и, чтобы спастись, охрана стала выбрасывать на дорогу золотые безделушки. Это отвлекло казаков…

— Бертье, направьте сильный отряд, который бы наверняка разбил казаков. Нельзя терпеть их в нашем тылу. Ведь они же почти рядом с Парижем!

И тут Наполеон вспомнил о папе.

— Послушайте, Бертье, ведь в Фонтенбло находится папа!

— Совершенно верно, сир. Он там под охраной людей министра полиции.

— Но что они могут сделать, если туда ворвутся казаки! Они освободят папу, а этого допускать никак нельзя!

Наполеон понимал, что если Пий VII окажется на свободе, то разразится проповедями, которые заглушат звон французских церквей. Некогда он, Наполеон, по настоянию папы сделал уступку, и молчавшие более десяти лет церковные колокола ожили, оповестили звоном о наступлении нового времени, времени консула Бонапарта. Этот манёвр сразу увеличил число его сторонников.

Но если теперь папа выступит против него, авторитет императора, конечно же, падёт. Нет, нет! Нельзя папу выпускать из рук!

— Бертье, нужно Фуше приказать, чтобы папу увезли… Впрочем, нет… Пока гонец доскачет до Парижа, время будет упущено. Казаки будут там.

Наполеон не стал объяснять, что Фуше, как и Талейрану, он уже просто не доверяет. Что оба при удобном случае готовы к измене. Но Бертье понял.

— Да, конечно, сир. Может быть, направить офицера с солдатами и они увезут папу в Париж?

— Не теряйте время, Бертье. Делайте как можно быстрее.

В тот же день к Фонтенбло поспешил с чрезвычайными полномочиями офицер с полуэскадроном кавалеристов.

ПАДЕНИЕ КРЕПОСТИ

Выслушав возвратившегося от Костюшко начальника штаба, Матвей Иванович сказал:

— Помнится, в позапрошлом году в местечке Мир, что под Гродно, казаки потрепали полки какого-то Груши. Уж не того ли, что ныне в крепости? Впрочем, это всё равно… Надо бы без промедления послать этому Груше требование, чтобы по-доброму сдал крепость. Не пожелает кончить дело миром, заставим силой, прольётся кровь. Напомни, Константин Павлович, об этом полковнику.

В артиллерийской роте нашёлся офицер, говоривший по-французски. Его, трубача и одного казака направили к крепости.

Приблизившись, трубач заиграл, а казак взмахнул белым полотенцем, насаженным на пику.

— Эй! Аль не слышите! Открывай ворота!

На крепостной стене появились люди, а потом распахнулись ворота.

— За мной! — скомандовал офицер.

Едва русские въехали в крепость, как их обезоружили и взяли под стражу, завязали глаза.

В комнате, куда ввели парламентёра, находилось несколько человек. Один сидел в кресле в дальнем углу.