Башня одиночества

Гаррет хотел спрятаться за ним, чтобы перевести дух, но, увидев слабое место в защите противника, сделал выпад, как в тот раз, когда впервые ранил его, но Сельзник уклонился, и он покатился по полу в пыли. Враг уже нависал над ним, пытаясь поразить, но Гаррет, извернувшись, изо всех сил ударил саблей по клинку Сельзника — лезвие вонзилось в пол и сломалось. Десмонд вскочил и приставил саблю к горлу Сельзника, тот попятился и упал спиной на саркофаг. «Это будет жертвенный камень», — подумал Гаррет. К нему он навсегда пригвоздит своего врага, оборвав его порочную жизнь. Он взмахнул саблей и услышал за спиной голос Хогана:

— Нет! Не оскверняй себя этим преступлением! Он твой…

И в ту же секунду вихрь охватил башню, ослепляя противников. Гаррет попятился, закрывая лицо от обжигающей пыли и выставив вперед саблю, а когда снова открыл глаза, Сельзник исчез. Перед ним стоял только пустой саркофаг, ветер смел толстый слой пыли, покрывавший его, обнажая семь строк; он лихорадочно пробежал их глазами. Все они на древних, утраченных языках гласили одну и ту же ужасную истину:

Никто не убьет Каина!

Сабля выпала у него из рук, он обратил взор к небу и прокричал сквозь слезы:

— Почему? Почему?!

И в тот же самый момент увидел в куполе отверстия, соответствующие звездам в созвездии Скорпиона; ледяной свет лился сквозь центральное из них, и он вспомнил слова: «Когда темная точка в созвездии Скорпиона окажется в центре тверди над Башней Одиночества». «Твердь». Это слово на древнееврейском означало также «купол»! Он закричал:

— Бегите! Бегите все!

Снаружи, перед входом, падре Хоган, стоявший на коленях в потоке ветра, услышал, что сигнал усиливается, превосходя все возможные представления о частоте и интенсивности, превращаясь в стремительную вибрацию, разрывавшую барабанные перепонки, заставлявшую тело дрожать в раздирающем спазме.

— Прочь! — закричал Гаррет, выбегая из башни. — Спасайтесь!

Но падре Хоган не двигался; лоб его покрылся потом, челюсти плотно сжались.

— Я должен остаться, — бормотал он. — Я должен принять послание!

Гаррет увидел, как среди вихря галопом мчится всадник — эль-Кассем.

— Прочь! — закричал он. — Увези его! Немедленно!

Эль-Кассем сорвал рюкзак с плеч Хогана, бросил аппарат на землю и, схватив священника за руку, утащил за собой сквозь пыль, пришпорив коня. Гаррет бежал сзади, задыхаясь, борясь с силой ветра. Сигнал превратился в резкий, пронзительный свист, купол башни раскалился докрасна, излучая ослепительный свет, а потом взорвался с оглушительным грохотом, огненным шаром озарив небо до самого горизонта.

Сигнал умолк на глухой, глубокой ноте, мрак и безмолвие опустились на пустынную долину.

И тогда откуда-то возник полковник Жобер: его фигура медленно выплывала из тумана, по мере того как ветер рассеивал пыль. Он стоял на коленях, рядом с трупом одного из блемиев, убитого из пулемета, и когда поднялся и пошел к холму, глаза его были пусты, как будто он оставил душу на поле боя. Он оглянулся: от башни не осталось ничего, кроме большого каменного саркофага, который ветер пустыни медленно засыпал песком.

— Я ничего не видел, — обратился он к своим товарищам. — Выживших переведут в дальние гарнизоны. Пустыня поглощает все, даже память. Прощайте.

Он проводил взглядом воинов Калат-Халлаки, уносивших истерзанные тела Амира, Разафа и Альтаир, потом пришпорил коня и двинулся в путь, нагоняя остатки своего отряда. Падре Хоган взял под уздцы мулов, груженных аппаратурой.

— Я отправлюсь вместе с полковником Жобером, — промолвил он. — Да благословит вас Господь.

— Прощай, отец, — проговорил Филипп. — Я останусь в Калат-Халлаки. Быть может, мне удастся то, что не удалось тебе. У меня есть любимый человек, и этот человек страдает от огромной боли…

Они обнялись, и Десмонд Гаррет вскочил в седло.

— Мы еще увидимся? — прокричал Филипп им вслед; глаза его наполнились слезами.

Эль-Кассем обернулся.

— Иншалла! — воскликнул он. — Прощай, эль-сиди!

Он пришпорил чистокровного жеребца и пропал в облаке пыли вместе со своим спутником.

15

Сельзника схватили на следующий день, когда он без сил брел по пустыне. Полковник Жобер взял его с собой через Вади-Аддир в редут, где оставил один из своих отрядов.

Когда он въезжал внутрь, его сопровождал только падре Хоган; солдаты молча смотрели на них, неподвижно сидя в седле. Никто не ждал Жобера, ибо все умерли: тела покоились там, где их застала смерть, и знамя по-прежнему недвижно свисало с древка; оно еще больше поблекло: никто так и не опустил его.

Жобер не рискнул хоронить их, боясь заразиться и смутить еще больше разум выживших, и так уже подвергнувшихся жестокому испытанию во время перенесенных ими событий. Падре Хоган прочитал молитву и осенил тела погибших крестом.

— Я оставлю его здесь, — сказал вдруг полковник.

— Это все равно что приговорить к смерти, — заметил падре Хоган. — Лучше отдать его под трибунал.