Башня птиц

 Егор приподнялся на локтях. Все равно его обнаружили и скрываться было бесполезно.

 — Забавно, — сказал он. — Ну, покажись, Кикимора, покажись. Какая хоть ты?

 Он протянул руку по направлению к неясной тени и тут же получил крепкий щелчок по лбу.

 — Не приставай к ней, — посоветовал Курдыш, — она любопытных всегда щелкает. Хочешь, она тебя пощекочет? Она хорошо щекочет.

 — Ну уж не надо.

 — Как хочешь. Ну, пошли со мной. Я тебе всех покажу.

 И Курдыш снова скусил цветок, аккуратно высосал сок и сплюнул бесформенный комочек. Егор встал. Идти оттуда не хотелось, но, пожалуй, другого выхода и не было. Он вздохнул и, оборачиваясь, медленно побрел сквозь заросли туда, где слышался смех, крики, гуденье рожков и стрекот барабанов. Под его ногами неслышно вертелся Курдыш, поясняя на ходу:

 — На второй день молодой луны зацветает папоротник и все собираются сюда. Все здешние и все пришедшие, все, кто уцелел. Ты всех увидишь.

 — Папоротник не цветет, — сказал Егор, — он размножается спорами. Глупости ты говоришь.

 — Ну да, — охотно согласился Курдыш, — и я говорю, что глупости. Вку-у-сные глупости! И он аппетитно зачмокал.

 — И Лицедея там увидишь, — говорил Курдыш. — Их, леших-то, пропасть как много здесь. И Стрибог здесь, и Похвист, и Белбог, и Чернобог, и Ладо с пострелятами, и Перун здесь, и Купало.

 — И Мавка? — спросил Егор.

 — И Мавка здесь, и Мара, и Полудница, и обийники, и очерепяники, и болтняки, и трясовицы, и банники, и овинники, и жихари. Все сок любят. И здешних много: Моу-нямы, Дялы-нямы, Коу-нямы, все они здесь.

 — Короче, вся нечисть, — сказал Егор, прорубая себе путь топором. — Шабаш у вас, выходит, сегодня. Ну и черт с вами, я вас не боюсь.

 — А чего тебе бояться? — успокоил его Курдыш, подхватывая обрубленные листья. — Ты теперь наш.

 — Я пока человек, — усмехнулся Егор. — Люди давно цветущий папоротник ищут, да не находят никогда. Или вы меня уже не боитесь и за человека-то не считаете, раз на свой шабаш зовете?

 — Да какой же ты, Егор, человек! — засмеялся Курдыш. Замяукал, заурчал, вспрыгнул к Егору на плечо, уцепившись острыми когтями за рубаху.

— От тебя и людским духом не пахнет.

 — Еще чего! — возмутился Егор, но кота не сбросил. — Вы сами по себе, я — сам по себе. Я вам мешать не буду, и вы меня не трогайте. Не нужен мне ваш папоротник.

 — А ты попробуй, Егор, попробуй, — льстиво уговаривал его Курдыш, жарко дыша в ухо. — Вку-у-сно, ой как вкусно!

 И раздвинулись заросли, и вышел Егор на поляну. Горел жаркий костер, и в свете его, в тучах искр, в голубом дыму теснились сотни существ, опоясанных гирляндами и венками из цветущих листьев папоротника, плясали, пели, дудели в свирели и рожки, прыгали, носились по поляне, взвизгивали, кувыркались через костер, вспарывая воздух легкими телами.

 Егор остановился у края освещенного круга.

 — Дальше не пойду,— твердо сказал он. — Нечего мне там делать. Мне и отсюда хорошо видно.

 — Его-о-р! — позвал его знакомый нежный голос, и  Егор узнал Мавку.

 Она шла к нему, неслышно ступая, и трава не сминалась под ее ногами. Обнаженная, стройная, текучая, как вода, изменчивая, как вода, убийственная и животворная, как вода.

 — Ну, здравствуй, — сказал Егор, против воли сжав топорище. — Снова обниматься полезешь, русалочка?

 Она приблизилась к нему, дохнуло холодом и влагой от ее тела. Бездумно и спокойно посмотрела в его глаза, улыбнулась.

 — Любимый ты мой, баский, — прошептала. — Скучал ли ты обо мне?

 — Чуть не помер от тоски, — ответил Егор и, повернув голову к Курдышу, сказал: — Слушай, дружище, избавь ты меня от нее. Век не забуду.

 — От Мавки-то кто тебя избавит? — задумчиво мяукнул Курдыш. — От нее, как от воды, не убережешься. Да ты не бойся. Сегодня она тебя не тронет.

 — А пропади она пропадом! — в сердцах сказал Егор и зашагал в другой конец поляны.

 Мавка и в самом деле не стала преследовать его. Она расплылась по поляне текучим зеркалом и, журча, потекла в заросли папоротника.

 Куча пляшущих наскочила на Егора, рассыпалась перед ним, окружила. Толпа существ схватила его за руки и повлекла в освещенный круг, крича и улюлюкая. Мелькали лица, морды, рыла, хари, мохнатые, потные, вытянутые, сплющенные, заостренные, безгубые и брыластые. Все они тянулись к Егору, корчили ему гримасы, хохотали и щипались. Егор не вырывался, только лицо отворачивал, когда слишком близко нависала над ним чья-нибудь нечеловеческая морда. Курдыш больно вцепился в плечо когтями и Егора не покидал.

 — Это лешие тебя кружат, — говорил он. — Вот и Лицедей среди них. Узнаешь?

 Кто-то в знакомом колпаке и в черных очках прижался к Егору.

 — Ну как, Егорушка?! — прокричал он. — Эх, ночка, ноченька, заветная! Да ты попляши, попляши, Егорушка, отведи душу-то, успокой ее, неприкаянную, потешь ее, бездомную! Соку-то выпей! Хороший сок, ох, хороший!

 — Не буду я пить ваш сок! — выкрикнул Егор в лицо Лицедею.— И не заставите!

 — Заставим! Заставим! — кричали лешие. — К Перуну его, к Перуну! Он ему так покажет! Он его так научит!