Без симптомов

- Мокеле! - махнул рукой старший, пригибаясь и делая страшные глаза. - Если мы вернемся без вас, нам не миновать окон с решетками.

Я протянул ему заранее написанное письмо.

- Скоро вернусь, - заверил я проводника. - А если что со мной случится, эта бумага гарантирует вам спокойную жизнь. .

Медлить было нельзя, и. я ринулся сквозь кусты в направлении треска. Я был уверен, что если к реке пробирается именно оно, а не бегемот или какая-нибудь действительно уцелевшая с мезозоя нечисть, то это чудовище меня не тронет. Мокеле, живущее на родине своего легендарного прототипа с середины тридцатых годов двадцатого столетия, для людей неопасно… Уже у самого берега я увидел его громадную тушу. Неуклюже переваливаясь с боку на бок, оно добралось до воды и не сошло, а сразу целиком, как валун, завалилось в реку с шумным всплеском - и мигом исчезло в мутной глубине… или растаяло…

Я стоял, завороженно глядя на расходящиеся в стороны волны… «Это оно! - пришла ко мне запоздалая мысль. - Конечно, оно!» Тут только я вспомнил о рассованных по карманам пробирках и кинулся к берегу… Поздно. Я вернулся домой в Москву с пустыми руками.

За четверть века я облазил весь Памир, бывал в Гималаях. Дюжину раз мне везло: я настигал существо, зовущееся «снежным человеком», - и всякая новая встреча заставляла меня замирать с раскрытым ртом. Я ни разу не снял его на пленку: у меня никогда не было желания кого-либо убеждать в его существовании или хвастаться званием очевидца. Я искал иное, но тайна всегда ускользала от меня.

В наследство мне досталось завидное здоровье: сейчас я еще способен кое-как карабкаться по скалам, лазить по непроходимым чащобам. Еще на десяток лет меня хватит - и кого-нибудь из своих «старых знакомых» я успею повидать еще раз… Но кому нужен очевидец, который молчит, ибо доказательств того, о чем его долг рассказать людям, у него до сих пор нет… Вот что гнетет меня. Пока я не раскрою секрета, пока мои коллеги не перестанут утверждать, что в привезенных мною с гор образцах «нет ничего особенного», - до того дня нечего завидовать мне, очевидцу, единственному, быть может, ныне человеку, посвященному в тайну всех этих странных созданий.

…Маттео Гизе. Так звали их создателя… Специалисту в области микробиологий это имя должно быть знакомо… Выходец с юга Италии. Низкорослый, коренастый. Густая черная шевелюра со спадающей на лоб тонкой, чуть завивающейся прядкой. Карие, очень живые глаза. Таким я его запомнил. Он часто заразительно хохотал и жестикулировал, как дирижер джазового оркестра. Ему бы побольше солидности, заносчивый, холодный взгляд - и он, пожалуй, стал бы необыкновенно схож с Бонапартом.

Я познакомился с ним летом двадцать девятого года, когда учился в Московском университете и только-только начинал постигать тайны микробиологии. Маттео Гизе был старше меня лет на пятнадцать, то есть довольно молод, но о нем уже во всеуслышание уважительно отзывались корифеи.

Он приехал в Москву с группой европейских специалистов по приглашению Академии наук и побывал в нашей лаборатории. Он вошел к нам в кремовом пиджаке, светлых клетчатых брюках и белоснежных ботинках. Лицо его было бронзовым от загара, а улыбка - столь ослепительна и артистична, словно его представляли на сцене огромного зала, до отказа заполненного поклонниками его таланта.

Я подумал, что этот человек шагнул в лабораторию прямо с набережной Неаполя или Рио-де-Жанейро.

Вновь я встретился с профессором Гизе в конце тридцать четвертого года в Лондоне, на международном конгрессе. До этого я прочел полтора десятка его статей: он занимался влиянием радиоактивности на культуры бактерий.

Он первым заметил меня и подлетел с такой быстротой, будто боялся, что я успею провалиться сквозь землю.

- Здравствуй, дорогой большевистский коллега! - выпалил он так, что все, кто оказался в тот момент в холле гостиницы, замерли и изумленно посмотрели в нашу сторону.

Крепко пожав мне руку, он отошел на шаг, оглядел меня всего с головы до ног и потрогал лацкан моего пиджака.

- О! Костюм человека, умеющего произвести впечатление. Галстук… туфли… Все с большим вкусом. - Он подмигнул мне и громко расхохотался. - Ты еще совсем молод, но, вижу, рано пошел в гору… Это самое верное начало. В гору надо идти смолоду и сразу, пока хватает дыхания, отдавать все силы на подъем… надо сразу подняться как можно выше… И не оглядываясь, дорогой мой красный синьор, ни в коем случае не оглядываясь. Иначе собьется дыхание или потеряешь запал… или, того хуже, испугаешься высоты… Потом, после сорока, уже можно позволять себе привалы, выбирать тропы полегче, чтобы вели в обход отвесных скал… А в шестьдесят, даже если не успел добраться до самой высокой вершины, уже имеешь полное право повернуться к ней спиной, сесть на краю и поболтать ножками, бог простит.

Он снова расхохотался, а когда успокоился, спросил меня о моих успехах. Я раскрыл было рот, но он не дал мне сказать и слова.