Бог одержимых (сборник)

— Главная причина в инстинктах: лимаксы всегда движутся по прямой. Всё дальше и дальше от старта. Экипаж из одних лимаксоидов, с неограниченным запасом хода звездолёта, может забыть вернуться…. в угаре исследовательской горячки. Тестацелл — хищник. Он движется только по кругу: обходит и метит свою территорию. Никогда не забывает о своих корнях, истоках. С капитаном-тестацеллом возвращение гарантированно. Тестацеллы всегда возвращаются.

Я опускаю нож и делаю шаг назад.

— Что такое? — нетерпеливо спрашивает Борис. — Раздумал драться?

— Да, — говорю я. — Раздумал. Теперь мне это кажется глупым.

— Почему?

— Не вижу смысла терять время. Нас ждут звёзды… и прекрасные женщины.

Вижу, как светлеют у них лица. Наверное, это был красивый ответ. Но это не было всей правдой. А правда была в том, что меня переиграли.

Вот только чтобы понять: проиграл я или нет, может понадобиться тысяча лет. И хохма в том, что теперь она у меня была. Как и многое другое…

10

Бытие. Гл. 3. Ст. 19:

… "в поте лица своего будешь

есть хлеб, доколе не

возвратишься в землю, из

которой был взят;

ибо прах ты

и в прах вернёшься".

Это пророчество завершает список ограничений. Разумеется, злого умысла со стороны Создателя к человеку не было. Была лишь горечь Его от прогноза последствий свершившейся экологической катастрофы. Противоречие между природой и людьми доведено до крайности: человек без симбионта слаб, подвержен болезням, для выживания должен тяжело трудиться и всё равно в скором времени умрёт.

Дежурный по лагерю

I

"Здравствуйте, тётя Плина. Ваша дочь Елена погибла в водопаде. Я принёс её вещи…" И Яков Петрович, выглядывая из коридора, с тревожным недоумением поправит ворот рубашки. А кот по прозвищу Мопс, изогнув спину и вытянув в палку хвост, потрётся о косяк двери, не решаясь выйти на лестничную площадку. Мопс всегда был трусом. Ещё котёнком…

Причём тут кот?

Опять как-то сухо. Отстранённо. Кого интересуют вещи? И кот этот дурацкий…

Тогда так: "Добрый день, дядя Серёжа. Ваш Игорь разбился в падении с водопада. Тела его не нашли…" Блин! Так, может, живой он? Тела-то нет! И с чего это день "добрый"? А "падение с водопада"? Жуть! Кто так разговаривает?..

Я стою на краю длинного узкого мыса, далеко уходящего в белёсые струи воды. От моих ног, ввысь и в стороны бесконечными лентами змеится туман, рисуя огромную человеческую голову. Временами снизу вырастают ладони, которые хлопают голову по ушам, от чего лицо угрожающе скалится, приоткрывая редкие, крупные зубы. Как обычно, испугать меня призрак не успевает: не проходит и пяти минут, как туман клочьями разваливается, и я вижу озеро, пленившее меня и моих друзей. Оно сереет в полусотне метров внизу — идеальный овал, стиснутый камнем. "Сереет" — потому что утро. Когда взойдёт солнце, озеро станет голубым, потом, ближе к обеду начнёт отсвечивать зелёным, а вечером посинеет.

Впрочем, это при ясном небе. В дождь озера не видно. Сумасшедшие здесь, однако, дожди. И ранним утром тоже не видно — туман. К чему подробности? — красное на голубом я бы разглядел. И на зелёном. И на синем. Даже отсюда, с высоты. Но крови не было. И дождя не было. Я бы заметил… ни крови, ни дождя, ни тумана.

У меня каждое утро начинается с осмотра берегов. Может, мелькнёт где-то оранжевый спасжилет? Махнёт кто-то рукой? Или Василина, фанатка горного эха, во всю свою неслабую грудь зычно крикнет: "Э-ге-гей!", перекрывая неумолкаемый гул падающей воды.

Я бы шагнул к ним. Не колеблясь. Прямо отсюда, вот с этого утёса. В молочную муть, выдыхаемую ревущим под моими ногами чудовищем.

Только сегодня опять ничего: ни криков, ни приветливых рук… ни дождя, ни крови, ни перевёрнутых лодок… ничего! Только чёрный от времени обрывок страховочной сети, которую мы когда-то растянули над речкой, чуть колышется в такт дыханию воздуха.

Отворачиваюсь от пропасти и по заметной тропинке возвращаюсь к лагерю. Тропинка, похоже, моих ног дело. Сколько я здесь? Не помню.

Экстрим-экспедицию снаряжали на неделю, а ребята погибли в первый же день. Через какое-то время прилетел вертолёт. Сердитые люди кричали на меня и что-то требовали. Другие, в смешных цветастых хламидах, испуганно косились в мою сторону и что-то нашёптывали тем, с вертолёта. "Сердитые" улетели, а "хламиды" остались. Сектанты какие-то. Частенько ко мне приходят. Забавно, что всякий раз — разные. Ни разу ещё такого не было, чтобы один человек дважды приходил. Подсаживаются к костру, о чём-то толкуют. Только я всё равно по-ихнему, по-хламидски, ни черта не понимаю. А потому лишь иногда что-то бормочу, будто и вправду беседую, а они радуются, как дети малые. Мне всегда любопытно: чего это я им говорю такого, что они от моих "слов" весельем плещут? Сам-то я ни бум-бум по ихнему, только вид делаю.