Борьба за жизнь

Сила молодого организма и заботливый уход быстро поставили Поля на ноги. Вскоре он уже мог понемногу прогуливаться в госпитальном саду. Душа тоже постепенно залечивала раны под благотворным влиянием доброго расположения врача, сестры и санитара-араба. К юноше вернулась слабая надежда — ведь должна же правда обнаружиться, тогда он окажется вне подозрений и, может быть, друзья во Франции и доктор Шарле здесь выхлопочут ему помилование.

Однажды утром в комнату вошел надзиратель и грубо сказал:

— Эй, номер восемьсот восемьдесят первый! Собирай вещи и за мной!

Поль не понял. Надзиратель прикрикнул:

— Номер восемьсот восемьдесят первый — это ты. Давай поторапливайся!

Вошла сестра. Надзиратель отсалютовал и уважительно поклонился.

— Здравствуйте, Ле Горн, — голос сестры был, как всегда, мягок, — как у вас дела?

— Понемножку, спасибо. У малышки еще температура, и жена пока слаба.

— Сейчас я их проведаю и отнесу хинин, — отозвалась монашенка. — А вы, Ле Горн, уже здоровы, друг мой, не так ли?

— Только благодаря вашим заботам, сестра. Бога за вас молю, и, если понадобится, моя жизнь…

— Оставим это, прошу вас. Юноше пора идти в лагерь?

— Да, а этот прокл… простите, этот лентяй все копается.

Как резко контрастировал уважительный и ласковый тон, которым сорокалетний энергичный бретонец [75]обращался к монашенке, с резкостью и грубостью, предназначавшимися Полю! Юноша даже вздрогнул. Он перекинул свой мешок через плечо, взволнованно поблагодарил сестру и последовал за надзирателем, не заметив, как монашенка тихо сказала бретонцу:

— Ле Горн, поручаю вам этого несчастного, будьте добры к нему.

Через четверть часа прибыли в лагерь. Поль увидел обширное голое пространство, на котором стояли, образуя огромный четырехугольник, несколько обнесенных железными решетками бараков. Между ними расхаживали каторжники, согнутые, изможденные, с болезненным видом. Надзиратель ввел Поля в один из бараков, достаточно свободный для пятидесяти гамаков, развешанных двумя рядами по двадцать пять в каждом. Их разделял трехметровый проход. С одной стороны шли четные номера, с другой — нечетные.

Надзиратель подвел Поля к гамаку с его номером и сказал своим грубым голосом:

— Вот твое место, твой гамак. Давай!

И вышел.

Юноша стоял, не зная, что делать, не осмеливаясь двинуться с места под прицелом множества глаз.

— Эй, вали сюда, — окликнул новичка, видя его замешательство, сосед слева, высокий и сильный, настоящий геркулес [76]. — Я номер восемьсот восемьдесят третий… твой «дед», буду учить тебя уму-разуму.

Стоя посреди массы людей, от которых исходил резкий запах дикого зверя, Поль наконец понял, что он на каторге и обратного хода нет. Несчастный боялся каторги, но и не подозревал, как она страшна на самом деле!

ГЛАВА 21 КАТОРГА

Сегодня каторга не имеет ничего общего с теми гнездами преступности, что прежде являли миру свои язвы в Бресте, Рошфоре и Тулоне [77]. Да и само слово «каторга» не употребляется более, замененное сочетанием «исправительная колония», лучше передающим идею наказания и исправления преступника. Надсмотрщик уступил место военному надзирателю. Это элитная [78]категория, полувоенные, полутюремщики, выходцы из действующей армии и в большинстве своем славные ребята. Каторжник, в свою очередь, превратился в «перемещенное лицо», больше он не закован в кандалы с чугунным ядром, не прикован цепью к товарищу по несчастью, не носит ни ужасного зеленого или красного колпака, ни отвратительной красной либо красно-желтой куртки. В его обмундирование входят большая соломенная шляпа, холщовые брюки и куртка, на которой крупными цифрами отпечатаны номер каторжника и буквы, П. А., разделенные якорем, что значит — Пенитенциарная администрация [79]. В Гвиане на ноги полагаются грубые башмаки, но осужденные охотнее ходят босиком.

Изменилось многое. Не изменился только человек. Где бы он ни находился — работает ли в мастерской на островах Спасения, заключен ли в тюрьмах Кайенны и обслуживает морской порт, копает ли землю на плантациях Куру, отбывает ли наказание в «сахарном» Сен-Лоране, преступник везде остается преступником, он не отличается от своих предшественников на каторгах метрополии [80]. Не изменилось само существо преступления, просто способных на него стало больше, и они стали еще хуже.

В пенитенциарных заведениях Гвианы преступники собраны со всех французских территорий — из самой Франции, из Сенегала [81], Алжира [82], с Антильских островов [83], с острова Реюньон [84], из Индии и даже из Тонкина [85]. Так что каторжная Гвиана являет собой истинный Вавилон — здесь и белые, и негры, и арабы, и индусы, и аннамиты [86]. Все это утрясается, притирается, уживается и говорит на креольском [87]диалекте, языке образном, наивном и не лишенном определенного очарования.

Поступающие определяются, независимо от происхождения, в первую категорию — на самые тяжелые работы: строительство дорог, валку и транспортировку леса, осушение болот, возделывание целины и тому подобное.