Брут. Убийца-идеалист

Еще одним кумиром реального Брута был Цицерон, который оказал на него огромное влияние в самый ответственный период жизни — когда в его душе зрел план убийства Цезаря. (Кстати, жизнь Брута до этого времени вообще известна плохо.) Их первая встреча очень любопытна. Говоря словами Цветаевой, это была невстреча. Цицерон был назначен наместником в провинцию Киликию. Он быстро обнаружил, что его предшественник Аппий Клавдий был бесстыдный вор и вымогатель, который разорил и истерзал несчастную провинцию. Цицерон стал, как мог, залечивать ее кровоточащие раны. В это время он получил письмо от своего лучшего друга Аттика. Тот усердно рекомендовал ему Брута, зятя Аппия, благородного и честного молодого человека, который находился в свите своего тестя. Ему нужно было помочь в каком-то финансовом деле. Цицерон, конечно, обещал помочь достойному юноше. «Брут, — говорит он, — дал мне целую записную книжечку поручений» (Att., VI, 1, 3). Но когда оратор вник в дело, он с изумлением обнаружил, что достойный юноша занимался в провинции самым бесстыдным ростовщичеством, таким бесстыдным, что ему пришлось скрывать свое истинное имя, выступая под маской некоего Скапция, дельца и живодера, наводившего ужас на всю Малую Азию. «Я ужаснулся», — пишет Цицерон (Att., V, 21). Несмотря на всю свою уступчивость, он отказался помочь Бруту. Когда же Брут и Аттик продолжали настаивать, говоря, что Брут теряет деньги, он сухо отвечал: «Если Брут не одобряет моего поведения, не знаю, за что его можно любить. Его дядя, конечно, меня поймет» (Att., V, 21).

История эта приводила в недоумение многих ученых. Поведение Цицерона вполне соответствует всему, что мы о нем знаем. Зато Брут, которого мы привыкли представлять себе великодушным бессребреником, оказался бессовестным ростовщиком. Как объяснить его действия? Мне представляется, что отмахнуться от этого факта, как это делает Анна Берне, мы не можем. Думаю, дело объясняется просто: Брут смолоду испытывал два противоположных, но равно сильных влияния, матери и дяди. И если Катон возносил его в заоблачные выси, мать тащила обратно на землю. Рассказывают, что одна гетера сказала философу Сократу: «Я сильнее тебя; ведь ты не можешь отбить моих друзей, а я, стоит мне захотеть, могу переманить всех твоих. Сократ же отвечал: «Вполне понятно, ибо ты ведешь их под гору, я же заставляю взбираться к добродетели, а это крутая и непривычная для большинства дорога» (Ael. Var., XIII, 32). Видимо, Брут устал карабкаться наверх, и мать увлекла его под гору. Помог, наверно, и тесть. Они твердили, что все так поступают, и нечего слушать чудака Катона.

После этого события Брут и Цицерон охладели друг к другу. Цицерон видел в Бруте бессовестного ростовщика, притворяющегося честным и благородным. Брут же не мог забыть о том, что Цицерон отказался порадеть о его делах. Если бы они знали, что всего через несколько лет их свяжет самая пылкая дружба!

Почти тотчас же после окончания наместничества Цицерона началась гражданская война между Помпеем и Цезарем. Это было самое страшное событие для римской интеллигенции. Дело тут не только в естественном ужасе, который вызывают подобные междоусобия, когда бывшие друзья идут друг против друга с оружием в руках. И даже не в том, что изначально было ясно, что силы Цезаря превышают силы Помпея. Дело в другом. Волею судеб защитником Республики выступил Помпей, который в течение многих лет расшатывал ее вместе с Цезарем. Естественно, никто не мог ему верить. Но, с другой стороны, оставаться безучастными зрителями, когда гибнет Рим, никто также не мог. И вот Катон, Цицерон, Кассий, Брут и другие отправились в лагерь к Помпею. Но шли они с безнадежным сердцем. Катон говорил, что, если победит Цезарь, он убьет себя, но, если победит Помпей, он уйдет в изгнание. А Цицерон сказал: «Побежденный сознанием долга... или совестью, я, подобно сказочному Амфиараю, вполне сознательно пошел на верную гибель» (Fam., VI, 6, 6).

Все самые черные подозрения республиканцев подтвердились. Они держались вместе и сторонились клевретов Помпея. Те весело сидели перед походным костром и делили имение своих врагов, свою будущую добычу; республиканцы же сидели поодаль, перед своим костром, мрачные и подавленные. Это время сблизило их. Кассий сделался другом Цицерона, часто вспоминал те дни, их разговоры и горькие шутки Цицерона. Видимо, именно тогда Брут понял и оценил Цицерона.