Через солнечную сторону

— Этот хребет, — сказал майор, стоя вместе с нами у доски со схемами, — по словам Сандерсона, почти не проявляет вулканической активности. А вот эти — южнее и восточное — могут взбушеваться. Сейсмографические наблюдения дают основание ожидать в этой зоне высокой активности, и чем ближе к экватору, тем больше. Причем, не только вулканической, но и тектонической.

Стоун подтвердил:

— Сандерсон говорил мне, что здесь, вероятно, происходит непрерывное перемещение поверхности.

Майор пожал плечами.

— Что говорить, тут места гиблые, это ясно. Но обойти их можно, только если мы пойдем через полюс, а это отнимет у нас еще несколько дней, причем нет ни малейшей гарантии, что на западе активность будет меньше. Вот если бы нам удалось найти проход в этом хребте и затем круто свернуть на восток, тогда другое дело…

В общем получалось, что чем больше мы ломали голову над нашей задачей, тем дальше оказывались от ее решения.

Мы знали — на Солнечной много вулканов; они есть и на Ночной стороне, хотя здесь поверхностная активность была заметно ниже и наблюдалась только в отдельных местах. Но на Солнечной, кроме того, приходилось думать и насчет атмосферы. Понимаете, там есть атмосфера, и с Солнечной на Ночную идет непрерывное движение атмосферных потоков. Толща атмосферы невелика легкие газы достигли скорости отрыва и улетучились в космическое пространство еще миллионы лет назад, — но зато там есть углекислый газ, азот и следы других тяжелых газов. И еще в изобилии — пары серы, сероуглерод и сернистый газ.

Атмосферные потоки, попадая на Ночную сторону, конденсируются, притом они несут с собой столько вулканического пепла, что Сандерсон, исследуя пробы из его отложений, имел возможность определять глубину и характер поверхностных возмущений, происходящих на Солнечной. Вся трудность задачи и заключалась в том, чтобы найти проход, возможно дальше уводящий от зон таких возмущений. Но нам в конечном счете удалось получить только самые смутные представления о Солнечной стороне. Единственным способом узнать, что там творится, для нас оставалось отправиться туда самим.

На третий день, наконец, прилетел Макиверс — грузовой ракетой с Венеры. Он на несколько часов опоздал на корабль, который доставил к Сандерсону майора и меня, и решил махнуть на Венеру в надежде, что оттуда легче перелететь на Меркурий. Судя по всему, опоздание его ничуть не смущало, как будто это было в порядке вещей, и он просто не понимал, с какой стати все остальные так волнуются.

Макиверс был высок и строен, в длинных вьющихся волосах его пробивалась преждевременная седина, а глаза сразу выдавали в нем профессионального альпиниста — полуприкрытые, сонливые, почти безжизненные, но способные, когда надо, мгновенно насторожиться. Состояние покоя для него было нестерпимо: он всегда был в движении — или говорил, или вышагивал из угла в угол; руки у него ни на минуту не оставались в покое.

Майор явно решил не заострять вопрос о его опоздании. Работы оставалось еще много, и спустя час мы уже принялись за окончательную проверку наших скафандров. К вечеру Стоун и Макиверс стали закадычными друзьями. Все было готово к старту, назначенному на утро. Нам оставалось только немного отдохнуть.

— Вот тут и была ваша первая большая ошибка, — сказал Бэрон, осушая свой бокал, и сделал знак официанту, чтобы тот принес еще пару.

— Макиверс? — спросил Клэни, взметнув брови.

— Конечно.

Клэни пожал плечами и окинул взглядом спокойных и молчаливых людей, сидевших за столиками вокруг.

— В подобных местах встречаешь много необычных людей, и иногда лучшие из них не покажутся с первого взгляда самыми надежными. Так или иначе, в тот момент проблема человеческих характеров не стояла у нас на первом плане. Нас тревожили, во-первых, снаряжение, во-вторых, маршрут.

Бэрон понимающе кивнул головой.

— Что представляли собой ваши скафандры?

— Лучшие теплоизолирующие костюмы, какие когда-либо видел свет, сказал Клэни. — Внутренний слой — из особого стекловолокна (асбест слишком жесток), индивидуальная холодильная установка и баллон с кислородом на восемь часов, подзаряжаемый с волокуши. Наружный слой — отражательная обшивка из мономолекулярного хрома, так что мы сверкали, словно рождественские елки. А между этими двумя слоями — прослойка с полдюйма, заполненная воздухом под повышенным давлением. Ну и, конечно, сигнальные термопары — при температуре плюс 410 градусов немного времени надо, чтобы превратиться в головешку, если скафандр откажет.

— А «жуки»?

— Они тоже имели теплоизоляцию, но мы на них особенно не рассчитывали.

— То есть как это не рассчитывали?! — воскликнул Бэрон. — Почему?