Черные алмазы

Он был молчалив, никогда ни с кем не ссорился. Если над ним издевались, дразнили его, казалось, не слышал, а продолжал заниматься своим делом. Петер не жаловался на свои беды и не ходил ни в церковь, ни в кабак.

Особую неприязнь он испытывал к детям. Если ребятишки оказывались поблизости, он гнался за ними и, оскалившись, швырял в них чем попало. Все его боялись. Как только он появлялся, женщины прятали от него своих малышей.

А впрочем, поладить с ним было нетрудно.

Узнав, что ему было нужно, Иван пошел домой, но в воротах он остановился и подождал, пока рабочие не отправились всем гуртом в ближайшую деревню к обедне. В толпе он заметил и Эвилу.

Теперь он разглядывал ее хладнокровно, так сказать с научной точки зрения, и пришел к выводу, что все своеобразие ее лица, делающее его столь прелестным, состоит в том, что в нем соединились признаки нескольких рас. Кювье различает три особых типа человеческих рас, у Блюменбаха их пять, у Причарда – семь, а у Демулена – шестнадцать.

В интересовавшей его девушке урало-алтайский тип был смешан с арамейским и отчасти австро-кавказским. Маленькие руки и ноги, стройная фигура, гладкий узкий лоб, тонкий нос, тонкие черные волосы указывали на индийский тип, а вздернутая верхняя губа и змееобразные брови говорили о славяно-скифском происхождении; большие сверкающие глаза – характерный признак арамейской расы, подбородок и цвет лица – малайской, а способность краснеть является особенностью кавказской расы – только ей присуще это свойство, и объясняется оно особым строением клеточной ткани.

Все это промелькнуло в голове Ивана, когда он вновь увидел проходившую мимо него Эвилу.

А почему жених не провожает девушку в церковь?

Петер сидел у воздухоочистительной печи шахты, опершись подбородком на руки, лежавшие на коленях, и уставившись в одну точку.

Иван подошел к нему.

– Доброе утро, Пети!

– Доброе утро.

– Ты что тут делаешь?

– Прислушиваюсь к ветру, что идет из-под земли.

– А почему ты не пошел в церковь?

Рабочий взглянул на хозяина и ответил вопросом:

– А вы почему не пошли в церковь?

– Я кальвинист, а здесь нет такой церкви.

– Значит, вы будете осуждены на вечные муки.

– Я молюсь, когда бываю один.

– А я никогда не молюсь.

– Почему?

– Я не грешу, ничего ни у кого не краду, и коли есть бог, он лучше, чем я, знает, что мне надо.

– Ты не прав, Петер! Между нами есть разница: дитя природы отличается от образованного человека. Меня во всех бедах утешают знания и философия, они рассеивают все мои сомнения, а разум и умение предвидеть последствия хранят от любых искушений, но у таких людей, как ты, дело обстоит иначе. Тому, кто занимается физическим трудом и не обладает другими знаниями, необходима вера, надежда, утешение и отпущение грехов.

– Ничего этого священник мне не даст, – угрюмо произнес рабочий и, прижавшись к рукам щекой, мрачно взглянул на Ивана.

Иван сел с ним рядом на бревно и положил руку ему на плечо.

– Тебя, очевидно, мучает большое горе, Петер?

– Так оно и есть.

– Что-то гнетет тебе душу?

– И душу и тело – все!

– Это тайна?

– Да нет. Коли есть охота слушать, я расскажу.

– Убийство?

– Хуже.

– А тебе не опасно рассказывать об этом?

– Да я хоть на базарной площади прокричу. Людская власть мне не страшна. Многие обо мне знают! Коли не брезгуете, так слушайте.

– Рассказывай.

– История короткая. Двадцатилетним парнем отправил ся я на море счастья искать, поступил кочегаром на триестский пароход. Шли мы в Бразилию с грузом муки. Туда дошли удачно, на обратном пути взяли кофе и хлопок. А как пересекли экватор, налетел на нас торнадо: машины исковеркал, мачты обломал, корабль бросил на рифы и потопил. Часть пассажиров пересела на шлюпки, но ушли они недалеко, шлюпки потопило, и все утонули. Остальные сбили из обломков разбитого корабля плот и доверились морю. На этом плоту был и я. Нас было тридцать девять человек вместе с капитаном корабля и штурманом. Был с нами там и молодой торговец из Рио-де-Жанейро с женой и трехлетним сынишкой. Другие женщины и дети набились в шлюпки на свою погибель. Хотя на какую там погибель! На счастье! С ними море покончило быстро. А из тридцати девяти, плывших на плоту, осталось в живых всего девять вместе со мной. Лучше бы и мне там погибнуть!

Восемь дней мотало наш плот по морю. На горизонте проходили суда, но нас не замечали. Установился штиль, и мы, будто прикованные, замерли посреди моря без капли питьевой воды, без куска хлеба.

За последние два дня десять человек умерли от голода и болезней.

И девятый день не принес избавления; с неба палило солнце и, отражаясь в море, казалось, жгло и снизу; мозги наши уже не выдерживали.

Вечером мы решили принести в жертву одного из нас и съесть его. Побросали в шапку бумажки с именами, доверили тащить невинному младенцу.

Он вытянул собственное имя.