Дальгрен

– Есть, – через костер ответил Денни, – но мы подумали, лучше снаружи.

Первый пузырек на… супе? жарком? серый, у краешка котелка, задрожал отражением оконной рамы веранды и лопнул. Набух другой.

Шкет перенес вес на здоровую ногу. Лучше. Согнул больную, чувствуя, как в ней сбились деликатные механизмы колена и лодыжки. Обутая нога. Может, мягкая подошва сапога приземлилась на камень?

– Эй, ты бутылки-то, бля, по двору не разбрасывай. Загрязнение среды, ну? Нам же тут жить.

– Заткнись, а то я буду загрязнять тебя, – пообещала стриженая белая женщина.

– Давай бутылки в соседний двор, а?

– Ладно, ладно…

Свет путался в кольцах цепи, тусклыми брызгами ложился на темные жилеты, отрисовывал бороздку под черной губой, растягивал световую сетку в сальных медных волосах, мерцал на припухшем краешке глаза без ресниц, утопал в графитовом пушке, встопорщенном на яйцеподобном черепе.

Потрошитель засмеялся, и наклонился, и запястьем отер губы. Орхидея у него на шее закрутила блестящими лепестками.

– На!.. – Бутылочное горлышко ударило Шкета по губам, звякнуло о зубы, поранив десну.

– Блин, ты чё! – Шкет от нее отбился. – Не хочу я, сука, вина, – вкус которого слизал с нижней губы; он отер рот. – Кто-нибудь дайте мне нормальное что-нибудь.

– Будешь? – спросил Денни.

– Ага. Это чего? – Шкет отпил и прочистил горящее горло. – Я, между прочим, в твои годы был тот еще алкаш, блядь. А теперь мне все это даже не нравится. – Он глотнул поскромнее и отдал бутылку Денни. – Но тогда пил, блядь, как лошадь.

Парни заспорили:

– А теперь ты что с ней будешь делать?

– Порежу, испеку на огне.

– Можно прямо из банки.

– Вот уж нет. Это ж ветчина. Трихинеллез хочешь заработать?

– Да какой трихинеллез? Она ж из банки!

– Короче, мне пеки – я иначе есть не буду.

Кто-то раздавал длинные двузубые вилки. («Не, не надо. У меня нож охотничий».) По бокам котелка тек кипящий суп. Нога у Шкета почти прошла. Он оборачивался, улыбался в темноту, а скорпионы толкали его, устремляясь к мясу. («Эй, кто-нибудь, открывайте уже вторую, а?») Суп шипел и щелкал в огне. Грани вечера сгладило спиртное. Шкет взглядом поискал Денни и его бутылку.

– Шкет, эй! – Улыбка – мерцающий провал гнили и серебра. – Неплохо ты тут устроился, а? Шикарно, да. Шикарно.

– Ебать-колотить! – возвестил Шкет. – Я думал, ты и суток не протянешь, а ты вот он, явился!

Перец шире раззявил рот.

– Да я как бы это… жрать хочу! – На последних слогах он выпятил подбородок. Потряс винной бутылкой в руке с шипами. – Гнездо у тебя хорошее; и я хоть щас готов в набег.

– Угощайся. – Шкет рукой обвел головы вокруг. – Валяй, угощайся.

Очень белокурый скорпион с квадратным подбородком протолкался из чернокожей толпы (Ворон, Джек-Потрошитель, Шиллинг, Б-г, Паук), подошел к Перцу со спины и сказал:

– Господи боже… ёпта! – И цапнул его за тощее плечико. – Ты почему опять здесь, прискорбный ты мудак? А ну вали, не то…

– Эй, ну ты это… – сказал Перец. – Эй!..

Остальные обернулись и посторонились. Стриженая шагнула ближе. Саламандр придержал ее веснушчатой рукой за цепочное и жилетное плечо.

– Чеши отсюда нахуй, – сказал блондин с квадратным подбородком. – Тебе никто не рад. Ты опять тут все провоняешь. Уже два раза же выгоняли. Тебя в третий раз выгнать?

– Чувак, я жрать хочу! – посетовал Перец. – Шкет сказал, что можно… – И от тычка повалился на Шкета.

Тот попятился, подумал «нет», не покрыв его словами. Взмахнул рукой и заехал блондину по затылку так, что ожгло ладонь.

– Уиии!.. – изверглось необъяснимо из Перца, улепетнувшего куда-то вбок.

Скорпион, который схлопотал от Шкета по голове, развернулся, кривя лицо.

Нет, подумал Шкет – на сей раз словом. У меня отбита нога, я полупьян и людей луплю? Нет. Так я только вляпаюсь.

– Отвянь от него! – громко сказал он.

Скорпионы в тишине зашаркали ногами.

Стоя на коленях над ветчиной, Жрец сощурил глаза. Наклонился так близко к огню, что вспотели плечи.

Шкет подошел к надувшемуся блондину и взял его за плечо:

– Давай-ка, возьми себе пожрать! – От души это плечо потряс. – Всем хватит, ясно? – (И мне это сходит с рук? Тут Шкет засмеялся.) – Дайте ему ветчины, ну? – И он пихнул скорпиона к костру. – (А теперь я отвернусь, отойду, подожду, когда мне в плечо всадят вилку.)

Шкет отвернулся.

Саламандр стоял впереди всех, скрестив руки на груди; с одного фланга Флинт, с другого Харкотт. Стриженая, тряся головой, уходила прочь.

Шкет двинулся к этим троим, а в мыслях: я не понимаю, поддержат они меня сейчас или отметелят. А остальные? Они понимают?

– А вы чего? Поешьте тоже. – И прошел мимо.

От его смеха напряжение слегка отпустило.

Шиллинг сказал:

– Черпак есть? Или чашка? Или что-нибудь?

Джек-Потрошитель сказал:

– Есть миски, и чашки, и вообще. Кто-то, блядь, всю посуду перемыл.

Человек шесть сгрудились на корточках у огня – плечи гладкие, как гигантские сливы, волосы морщинятся, как чернослив; все держали вилки над углями, юркали руками, резко совали костяшки в рот.

Шкет поглядел на бутылку.

– Будешь?..