Девятный Спас

Топь тут была нехорошая. Скотина, отбившаяся от стада, не раз тонула, и чужие люди тоже, кто забредёт по незнанию. Свои сюда вовсе не ходили, особенно в ночную пору. Чего тут делать-то?

Митьша с Алёшей стали жаться к Илейке, который отродясь ничего не боялся, да и привык в одиночку по лесам шастать. Однако в этих гиблых местах и крестьянину было не по себе, далеко от Бабиньки он старался не отставать, а то оступишься — и поминай, как звали.

Тропинки никакой видно не было, хотя в небе светила яркая луна, и её белые лучи посверкивали на черных окошках бочагов, на гнилых стволах, на змеиных стеблях болотной травы.

Шлёп-шлёп, ходко плюхала Бабинька по мелким лужам, ни разу не остановившись, не заколебавшись. Илейка старался ступать точно так же. Остальные двое держались друг за дружку.

Ох, скверно было вокруг. Глумливо забубнила выпь, да испуганно утихла. То там, то сям на болоте мерцали голубые огоньки. Пахло чем-то склизким, тухлым, мёртвым.

Шли час, шли второй. И чем дальше уходили в топи, тем становилось душней, безвоздушней. Вроде и холод, а по всему телу липкая испарина. Не иначе, к грозе шло. Вот ещё недоставало! Наконец Алёшка не выдержал.

— Илюха, давай назад вертаться. Приметила она нас. Нарочно кружит, ведьма. Заведёт в самую трясину и бросит. Дороги не сыщем.

Ильша ему спокойно:

— Я и так уже, тово-етова, не сыщу.

— Почему?!

— А потому. У нас теперя одна надёжа, Бабиньку не потерять. Отстанем — пропали. Ну-тко, наддадим.

После таких слов, конечно, наддали. Луна теперь то и дело пряталась за тучи, и тогда делалось вовсе темно. Илья держался от ведьмы шагах в десяти, можно было разобрать, как она бормочет себе под нос:

— Вот она я, скоро уж, скоренько… Ты пожди меня, жаланный, пожди… Ноги-то, ноженьки… Бывалоча до мельни лебёдушкой лётывала… Поспеть надо, не оплошать… Мельня ты моя, меленка…

Видно, привыкла глухая сама с собой разговаривать. Понял Илейка из её шепелявой ворчбы только одно — Бабинька, похоже, держит путь на старую водяную мельницу, что на речке Жезне. Это было и хорошо, и плохо.

Хорошо, потому что от запруды в Аникеево можно по кружной лесной дороге дойти. Неблизко, верст пятнадцать будет, но всё ж таки не через болото.

А плохо, потому очень уж место там плохое. Пожалуй, еще похуже топи. Из Аникеева к брошенной мельне никто не хаживал. Илье там бывать тоже не доводилось.

Сказывают, когда-то жил там колдун-мельник, черноволосый и белозубый. Перегородил реку плотиной, заставил всякую речную нечисть, водяных и русалок, работать на него, колесо крутить. И такой мелкой, чистой муки, как у колдуна, нигде, даже на самой Москве не малывали. Со всех сторон к мельнице зерно возили, с обоих берегов реки, даже издалече. В те поры и лесная дорога была колесами наезженная, набитая.

Но не пошла мельнику впрок связь с нечистой силой. Приехали однажды купцы из села Пушкина про большой помол сговариваться, а хозяина нету. Входят в дом, на столе — гроб пустой и свечка горит. Оробели купцы. Вдруг как завоет со всех сторон, так-то дико, так-то страшно, что побежали пушкинцы прочь, шапки пороняли, запрыгнули в свою повозку и еле ноги унесли. Со стародавних пор мельница считалась заклятой. Никто там не жил, никто не бывал, никто зерна не молол. Случайные путники, кто по плотине через реку проходил, рассказывали, что колесо боле не крутится, прогнило, а мостки над запрудой, хоть и обветшали, но еще стоят. Вот какое это место.

Прошлёпали по болоту еще немного — посуше стало. Вместо осин пошли ели. А затем донесся шум воды.

Когда деревья расступились и впереди заблестела река, мальчики малость оживели. Теперь трясины бояться было нечего. Поверх запруды темнел широкий черный пруд — неспокойный и, видно, глубокий, с пенными водоворотами, с омутами. Там-то водяные с русалками, надо, думать, и обитали. Плотина когда-то была выстроена прочно, добротно, с хорошим проездом поверху, но даже из кустов, где затаились ребята, просматривалось, что настил издырявел и просел. В середине, где вода из пруда, бурля и фырча, падала вниз, сверху уцелело всего несколько кое-как перекинутых досок. Пешком перебраться можно, а на телеге вряд ли. От мельничного устройства осталась лишь бревенная ось, которую всё точил, точил, да так и не мог доточить неустанно льющийся водоток. Поназади запруды река сужалась и дальше бежала быстро, будто во все лопатки улепетывала от жуткого места. Снова выглянула круглая луна, осветила оба берега. На противоположном, пониже плотины, стояла довольно большая изба с двумя темными оконцами. Там-то, наверное, и жил колдун.

— Вон она, вон! — показал Алёшка.

* * *

Бабинька, хромая, спустилась с плотины, подошла к малому круглому пригорку, расположенному меж избой и рекой. Села там, в густой траве, закопошилась. Не то собирала что-то, не то выдергивала.

— Чего это она? — выдохнул Митька.

Алёша со знанием дела объяснил:

— Ворожит. Новолетье, луна полная. Самое ихнее колдунье время.