Добровольцем в штрафбат

Палыч обиженно насупился, украдкой потрогал свои уши между бинтами, словно убедился: хоть и действительно их не видит, но они при нем. Христофор отключался от книжных фантазий и подхватывал разговор:

— Тогда ответствуй нам, голубчик, который нынче час? Мы тебя таким образом проэкзаменуем.

— Да-да, скажи! Проверим, какой ты у нас брехать мастер, — дразнил Федор. И сверим с часами товарища музыканта.

Палыч взглядывал в окно, искал в нем местоположение солнца и, к удивлению, называл час весьма точно.

— Наобум попал, случайно, — недоверчиво говорил Федор.

— Замечу тебе, голубчик, ты как хронометр! — напротив, восхищался Христофор.

— А вот ежели б с товарища музыканта снять часы, смог ли бы он угадать время? — поднимал интерес Федор, и его фронтовые собратья устремляли глаза на Симухина.

Музыкант притворялся спящим.

После обеда, в «тихий час», Симухин и впрямь заснул. Безотказный храпун Палыч повел свою песню. Полуденная жара сморила и Христофора; раскрытая книга лежала у него на животе.

Федору никто не мешал. Бережно-воровскими движениями он выудил из-под матраса соседа тяжеленький кисет — явно не с табаком. Содержимое тайника без опаски разложил на своем одеяле. Обернутые кусками ваты, в кисете хранилось двое карманных часов. Одни — немецкие или швейцарские, трофейные, снятые, по-видимому, с немецкого офицера; другие — потяжельше, побольше размером — отечественные. Федор оглядел их золоченый, увесистый корпус, надавил на кнопку — крышка пружинисто отогнулась. Ярко-белый циферблат с тонкими римскими цифрами и стрелки с ажурным узором. На внутренней стороне крышки была гравировка: «Полковнику Селиванову Ивану Петровичу за боевые заслуги от командования армии».

Когда проснулся Симухин, Федор спокойненько сидел на койке и забавлялся часами: раскачивал на цепочке как маятник Ласково усмехаясь, кивнул Симухину:

— Полковник-то Иван Петрович, видать, тебе их передарил? А подпись-то не поправил. Видать, тоже контуженный. Позабыл.

На бледном лице Симухина презрением загорелись глаза. Он даже тихонько взвыл от негодования.

— Со своего снял? — со столь же коварной улыбочкой спросил Федор. — Не-е, товарищ музыкант. Вижу, что сам не снимал. Рожа у тебя больно приличная. Чистоплюй. У мародеров выкупил… Да не дергайся — не на балалайке играешь. Положу на место. Мне чужого не надобно. — Он запаковал богатство по-прежнему в кисет, усмехнулся: — Ты, товарищ музыкант, на жопе сидеть не можешь, а к часам ручонки-то тянешь. Ну и ну!

В следующую ночь Симухину сделалось худо. Он исступленно и шумно глотал воздух. У него лихорадочно сверкали глаза. Руки делали машинальные хватательные движения, комкали одеяло. Палыч и Христофор дрыхли, а Федор не спал. Он сразу распознал признаки соседского приступа, различил впотьмах истерический блеск симухинских глаз. Позевывая и потягиваясь, Федор сел на свою койку, не спеша сунул босые ноги в шлепанцы. Приступ у соседа усиливался, но Федор спасительной торопливости не проявлял. Он еще попотягивался, почесался и лишь тогда вышел из палаты, жмурясь на свет коридорной лампы. На вопросительный взгляд дежурной медсестры, встреченной в коридоре, Федор равнодушно ответил: «В уборную». Там, в курилке, он скоротал несколько минут, потравив себя табаком и чему-то холодно усмехаясь. Из уборной он повернул к бачку с водой, выпил стакан невкусной кипяченой воды. Затем снова ушел в курилку. Когда порядочно отсчитало минут, он прогулочной раскачкой вернулся в палату. Симухин уже не дышал. В скудном свете белело его лицо с остановившимися чертами, с полуоткрытым ртом, с каплями еще не обсохшего пота.

Федор подошел к койке Симухина, нашарил под матрасом кисет, сунул его к себе под подушку и опять отправился в коридор. Здесь он сообщил дежурному персоналу, что товарищ музыкант, кажется, помер, что его надобно перенести в морг, что сам Федор в этом не помощник, так как после ранений у него болят внутренности и он, хоть и солдат, с детства боится покойников.

20

Утром другого дня Федор настоял у военврачей на выписке из госпиталя. На хоздворе он разыскал шофера — тезку Федюню Назарова, суетливого, артельного мужичонку в замасленном офицерском кителе без погон, и с ним ударился в загул. Однако прежде Федор зашел в городскую военную комендатуру и сдал именные часы.

— На станции подобрал, у полотна. Выронено, видать. Найдите владельца, чин и фамилия тут полностью указаны, и передайте! Если полковник убит, родне его перешлите! Слышите? Чтоб обязательно переслали! Вещь заслуженная и драгоценная. С подписью, — строго наказывал Федор лейтенанту из комендатуры.

Очкастенький лейтенант, составляя акт, едва сдерживал себя, чтобы не разразиться: «Товарищ рядовой! В каком тоне вы со мной разговариваете!» Но побаивался: на гимнастерке у рядового орден Красной Звезды и медаль «За отвагу», а на лице взбалмошная решимость — такой на чин не поглядит, обзовет «тыловой крысой»; ему терять нечего, дальше передовой не пошлют.