Добрый человек Иисус и негодник Христос

— Велик разлад — я говорю со всей откровенностью — не только в нашем совете, но в народе в целом, и солдаты в стороне не остались. Те, кто видел и слышал Иисуса, возбуждены, беспокойны, неустойчивы; одни любят его, другие порицают. Мне пришлось выслать отряд, которому я вполне доверяю: уж эти-то не станут спорить промеж себя. Положение крайне щекотливое.

— А разве ты сам его не видел и не слышал? — спросил Христос.

— К сожалению, не довелось. Естественно, я выслушиваю подробные отчеты о его речах и деяниях. В более спокойные времена я с превеликим удовольствием повстречался бы с ним и обсудил обоюдно интересные вопросы. Однако мне необходимо поддерживать крайне зыбкое равновесие. Моя главная забота — не допустить разобщения среди верующих. Одни фракции хотят полностью отколоться и присоединиться к зилотам, другие требуют, чтобы я ни много ни мало объединил всех иудеев в открытом противостоянии римлянам, третьи настаивают, чтобы я поддерживал хорошие отношения с наместником, поскольку наш первейший долг — беречь мир и жизнь соплеменников. Мне необходимо выполнить как можно больше требований и при этом не настроить против себя тех, кто остался разочарован; но превыше всего — сохранять какое-никакое единство. Удержать равновесие непросто. Господь возложил это бремя на мои плечи, и я должен нести его — насколько достало сил.

— А что римляне сделают с Иисусом?

— Я… — Каиафа развел руками. — Что сделают, то сделают. В любом случае они очень скоро и сами его схватят. Еще одна из наших проблем: если духовные власти не примут мер, покажется, будто мы поддерживаем возмутителя спокойствия, а это поставит под удар всех иудеев. Я должен радеть о своем народе. Увы, наместник — человек жестокий. Если бы я только мог спасти Иисуса, если бы мог совершить чудо и в мгновение ока перенести его в Вавилон или Афины, я бы так и сделал, ни минуты не колеблясь. Но мы — в плену у обстоятельств. Ничем тут не могу помочь.

Христос склонил голову. Он видел, что Каиафа — человек достойный и честный и что положению его не позавидуешь.

Первосвященник отвернулся и взял небольшой кошель с деньгами.

— Позволь мне заплатить тебе за труды, — промолвил он.

А Христос вспомнил, что кошелек его украден и что он должен денег за снятую комнату. И в то же время ему было стыдно принимать деньги от Каиафы. Ангел, конечно же, заметил его колебания, и Христос повернулся объясниться:

— Мой кошелек…

Ангел понимающе поднял руку.

— Не надо ничего объяснять, — проговорил он. — Возьми деньги. Они предложены от чистого сердца.

Так что Христос взял кошель — и его снова затошнило.

Каиафа распрощался с обоими и вызвал к себе капитана стражи.

Иисус в гефсиманском саду

Весь вечер Иисус просидел за разговорами с учениками, а к полуночи сказал:

— Я выйду. Петр, Иаков, Иоанн, ступайте со мной; остальные оставайтесь здесь и поспите.

И оставили они остальных и зашагали к ближайшим воротам в городской стене.

И сказал Петр:

— Господин, будь осторожен нынче ночью. Ходит слух, будто храмовую стражу многократно усилили. А наместник только и ждет повода, чтобы принять решительные меры.

— Почему?

— Да вот из-за всего этого, — объяснил Иоанн, указывая на слова «ЦАРЬ ИИСУС», грязью намалеванные на ближайшей стене.

— Это ты написал? — спросил Иисус.

— Конечно, нет!

— Так значит, это до тебя и не касается. Не обращай внимания.

Иоанн знал, что оно касается их всех, но промолчал. Только задержался счистить надпись — а затем бегом догнал остальных.

Иисус прошел через долину к саду на склонах Масличной горы.

— Будьте здесь и бодрствуйте, — промолвил он. — Если кто появится, дадите мне знать.

Ученики сели под оливой и завернулись в плащи, поскольку ночь была холодной. Иисус отошел чуть в сторону и опустился на колени.

— Ты не внемлешь, — прошептал он. — Я взываю к тебе всю жизнь, но лишь молчание мне ответом. Где ты? Ты — там, среди звезд? Может статься, ты занят — создаешь иной мир, ибо этот тебе опротивел? Ты ушел, верно, ты покинул нас?

Пойми, ты выставляешь меня лжецом. Я не хочу лгать. Я пытаюсь говорить правду. Но я рассказываю людям, что ты заботишься о них как любящий отец, а это не так; по мне, ты слеп, равно как и глух. Ты не видишь — или просто не желаешь видеть? Одно — или другое?

Никакого ответа. Тебе все равно.

Если бы ты слушал, ты бы знал, что я имею в виду под правдой. Я — не из этих кромсателей логики, привередников-философов с их благоуханным греческим вздором об идеальном мире духовных сущностей, где все — совершенство и где только и пребывает подлинная истина в отличие от здешнего грязного материального мира, мира искаженного, грубого, исполненного лжи и несовершенств… Ты их вообще слышал? Глупый вопрос. Клевета тебя тоже не занимает.