Дом душ

Сам того не заметив, он повернул на север и шел теперь по обветшалой, пришедшей в упадок улице с широкой мостовой и широким тротуаром, по обе стороны от которого высились мрачные дома с длинными, узкими окнами, не выступающими на стенах из потускневшего кирпича; всюду висели объявления о сдаче внаем кабинетов и целых этажей и ощущались отголоски чопорного изящества Эпохи Париков. Дайсон ускорил шаг, решив, что один конкретный эпизод надо немного переработать; невзирая на это, он пребывал в радостном изобретательском настроении, и новая глава возникла в потаенном уголке его мозга, он со смесью любопытства и наслаждения размышлял над событиями, которые предстояло описать. Было так приятно гулять по тихим улицам, и в мыслях Дайсон превратил весь район в свой кабинет, после чего поклялся, что еще вернется сюда. Не задумываясь о маршруте, он опять направился на восток и вскоре забрался вглубь убогих кварталов, застроенных серыми двухэтажными домами, а потом забрел в лабиринт пустынных немощеных улочек позади какой-то огромной фабрики, где узрел лишь бесплодную пустоту, кирпичные стены и мусор из окрестных домов; место было заброшенное, плохо освещенное и пропитанное безысходностью. Дайсон быстро свернул, и перед ним предстало нечто неожиданное: посреди ровной местности обнаружился холм, и озаренная фонарями дорога шла круто вверх, так что путник, обуреваемый исследовательским зудом, поспешил вперед, гадая, куда же приведут его извилистые тропы. Вокруг все вновь обрело благопристойный вид, но сделалось до крайности уродливым. Некий безымянный строитель, увлекшийся концентрированным унынием начала 20-х годов, возвел виллы-близнецы из серого кирпича, обликом напоминающие Парфенон, и классические притязания каждой гордо подчеркивали длинные барельефы из стукко. Название улицы ни о чем не говорило Дайсону, и еще сильнее он удивился, когда на вершине холма обнаружил сквер неправильной формы, с травой и облетающими деревьями, где также ощущалось влияние Парфенона. Далее улицы сделались хаотичными, изобилующими причудливыми контрастами: к примеру, неподалеку от грязных и убогих развалюх с явно дурной репутацией без всякого стеснения высился элегантный и аккуратный домик с москитными сетками и медным дверным молотком, чистый и опрятный, словно жилище доктора в каком-нибудь захолустье. Сюрпризы и открытия начали утомлять Дайсона, и он с восторгом приветствовал сияющие окна пивной, куда решил зайти с намерением узнать, что же пьют в этом регионе, столь же отдаленном, как Ливия, Памфилия и окрестности Месопотамии. Изнутри доносился гул голосов, предупреждая, что гость вот-вот узрит истинное собрание лондонского рабочего класса, и он огляделся в поисках отдельного входа для привилегированных посетителей. Устроившись на скромной скамье и заказав пиво, Дайсон прислушался к оживленному разговору в общем зале за перегородкой; там шел бессмысленный спор, то яростный, то сдобренный хмельными слезами в голосе, с воззваниями к каким-то незнакомцам и языковыми реликтами Средневековья, коих не чурался Чосер, произнесенными рьяно и со смаком; и все это под не стихающий аккомпанемент в виде грохота посуды и звона медяков по оцинкованной барной стойке. Дайсон спокойно курил трубку, попивая пиво, когда в огороженную часть пивной не вошел, а прошмыгнул человек, похожий на тень. Вновь прибывший вздрогнул всем телом, увидев безмятежно сидящего в углу чужака, и быстро огляделся по сторонам. Казалось, он был подключен проводами к какой-то электрической машине, потому что едва не выскочил за дверь, когда бармен спросил, что налить. Дайсон из любопытства окинул небрежным взглядом незнакомца, взявшего стакан трясущейся рукой. Тот пугливо прятал нижнюю часть лица, почти до самых губ, под накрученным на шее шарфом, а верхнюю – под надвинутой на глаза шляпой с мягкими полями; от всякого взгляда шарахался, а от внезапных хриплых возгласов в общем баре по соседству трепетал, словно желе. Дайсон счел такую нервозность прискорбной и уж было решил завязать разговор, сказав что-нибудь банальное или задав небрежный вопрос, как вдруг вошел еще один чужак и, положив боязливому руку на плечо, что-то пробормотал вполголоса, после чего исчез. Дайсон узнал его: это был красноречивый и гладко выбритый Бертон, продемонстрировавший свою необычайную одаренность в области вранья; впрочем, открытие едва ли взволновало литератора, ибо он увлекся достойным сочувствия, и все же гротескным зрелищем. Стоило руке Бертона коснуться плеча незнакомого горемыки, тот повернулся, будто на шарнире, и отпрянул с тихим, жалобным криком, как животное, угодившее в капкан. Кровь отхлынула от лица несчастного, и кожа стала серой, словно на него упала тень от крыла ангела смерти. Дайсон расслышал сдавленный шепот: