Дурацкое пространство

Но спал недолго. Где Маргарита? Что теперь делать? Идти в полицию? Обзванивать морги? Теперь мне были глубоко неинтересны начинания; планы, куда мы съездим, освободившись от тягот. Мне хотелось разорвать карты.

Карты, эти карты. Сколько раз мы смотрели на них, мысленно путешествуя. «Вот смотри, — говорила она, беря остро заточенный карандаш марки Т, — карандаш затачивал я, — давай-ка поедем сюда». Ничего не имел против этих несбыточных планов. Хотя и не испытывал по этому поводу восторга. Да, это было в кайф: сначала некоторое напряжение мозга, а затем снятие. Маргарита умела меня выключать. Умела выключать сознание.

Надев штанцы и куртку, я вышел на улицу и решил покурить сигаретку.

Тревожно.

И тут я понял.

Я никогда, никогда ее не увижу. Никогда.

Морось, наконец-таки созревшая, сфокусировалась у меня там. В голове.

Никогда.

Нет. Останутся эти деревья, этот дурацкий и бесполезный рельсовый путь, а Маргариты не будет. Не будет, и все. Не будет этих несчастных мостиков, по которым мы ходили, протягивая друг другу руки — мостиков в этом парке — он ведь располагается буквально в ее дворе; выйди, и ты там. Не будет ничего. Потому что без Маргариты, друзья мои, ничего мне не светит. Самоубийство? Нет, мне никогда не нравилась эта тема, да и сейчас — тем более.

Я поплелся на хату.

* * *

По пути возникли некоторые приключения. Магазин на перекрестке Джазовой и Миттерана работал; шоу, блин. Надо ж так назвать долбаный проспект: проспект имени проекта Миттерана. Проект Миттерана; так называется и наша станция; кажется, и этот приют убогих попал в книгу рекордов Гиннеса; самая загруженнная станция в Питере; глупее только понятие термина нарезного батона в нарезке.

А что, приходится получать.

И есть.

Купив кефир, хлебнул. Педераст остался при своих расчетах. В этом была некоторая красота, а мыслишка меня долбила: где же Маргарита, где.

* * *

Говно был свет.

Дошел-таки, поурчал ключами.

Ненавижу замки.

Тишина. Она.

Хлопнул дверью.

Плевать. Что-то тут не так, я понимал это — что-то было не так; ее непонятная предполагаемая смерть начинала казаться мне каким-то фарсом. Сходил еще раз туда. Ржавый остов так и лежал, водичка хорошенько, плавно обтекала его. И островок был вроде себе между этих блядских рукавов реки.

Джазовая. Конечно, эта вода была не той, что тогда. Мелко как-то.

Изуродавынные шрапнелью домишки, та самая трехэтажка, в которой было столько интересных историй!..

Храм.

Забор.

* * *

Зачем.

Нет, почему.

Впрочем, в последнее время я не вижу смысла ставить знаки препинания — вопрошать «зачем», «почему»? Мне тяжело без нее.

Псевдоспасение было. Требовалось лишь впрыгнуть в мотрису, урчащую дизелем и, прождав достаточно долгое время, явить себя на привокзальной площади города-спутника, города, который уже много лет на это звание не мог претендовать — герб его, нарисованный на жести, давно облупился; краска осыпалась — даже керосиновую лавку давно закрыли, мотивируя это тем, что, мол, некому работать — не то что б приехать. Храм хоть отреставрировали. Поднимаюсь вверх, на гору. Замороженное солнце изволит вставать.

Децентрализация.

Хорошо.

Но ведь нас нет. Мы ничто. Пустота. Это пробивает, когда стоишь на обычной вроде бы улице, тебя обтекают то ли описанные, то ли нарисованные персонажи; ты хочешь закурить — да, сигареты есть, ты вынимаешь из пачки волшебную наркотическую палочку и, спустя две или три секунды начинаешь озираться: спичек-то нет. Мимо тебя идут якобы люди, и вроде бы ничего страшного нет в том, если попросить у кого-нибудь огня. Тебе стремно: улицы догоняют одна другую в своей непонятной перспективе, все куда-то валится; чтоб встряхнуть нечто вроде мозгов, ты, поозиравшись, находишь гнусную разливуху. Шагаешь внутрь. К тебе относятся нейтрально. В былые времена ты хряпнул бы стакан плодово-выгодного, сейчас же (облико морале) скромно берешь стошечку в некотором смысле водки, употребляешь и идешь дальше. Железнодорожный свисток напоминает, что в запасе три поезда.

Ежели кругом одни центры, посещает тебя мысль, то где же перифирия? «Центр» — это, конечно, обобщенно. Мир. «Мир Электроники». «Море Рыбы». «Планета Обуви». «Вселенная Подгузников». Центр вообще. Миры. Поймите, уроды. Все слова с заглавной буквы — дык это некультурно, фак вашу мать. Хочется взять и загасить ебала умников, которые вот так, запросто, продали язык за копейку. Эти феерические маразматики получают не такие уж маленькие деньги за право издеваться над языком именно таким, бля, образом. Сволочи. Вот он, финал.

Тупое хомячье никак не может взять в толк, что это гибель. Это надругательство не над языком, нет. Не над культурой.

Над человеком.

Нельзя сказать, что нас расселили. Мы сами как-то расфокусировались. И в этом есть какое-то благо. Для гипотетического жителя города с восьмисоттысячным населением (а говорят, были города на полтора миллиона, но я в эту херню не верю, как и в зеленых человечков) — нет, ты дышишь ветром, ты, сумасшедший, ты, глотнувший холодного сырого воздуха на той самой станции в ноябре — ты, пытавшийся любить.

* * *