Дурацкое пространство

Повернули; кирпичная «точка» осталась позади. Я начал уставать. Шутка ли, более сорока килограммов. Акустические системы, впрочем, заменены на более легкие — смешные, теперь уже не те. То и дело мне приходилось останавливаться и вытирать пот. Жара, влажность и смог. Что-нибудь одно! Мороз при таком содержании аш-два-о в атмосфере тоже не подарок; идешь по улице, харкая, и делаешь вид, что не простужен. Липкая дымка обволакивает тебя, прикидываясь дешевой засахарившейся сгущенкой. Этакий синкансен. Не обращая на поволоку внимания, то есть пытаясь не делать этого, ты добредаешь до остановки. Ждешь. Наконец появляется трехвагонное чудовище, ты позволяешь ему себя поглотить и позволяешь везти: долго, очень долго. Настолько, что возникает ощущение, будто у кондукторов началась другая смена. На заданный в третий раз вопрос, есть ли у тебя билет, возникает желание усомниться в собственной вменяемости и снова его купить. Так, для порядка. Кондукторы — люди сумасшедшие. Ты едешь в хомячкевозе, но слава Богу, тебе не приходится делать это чаще, чем два раза в месяц — надобно время от времени ездить в центр и заниматься некоторой дурью с бумагами.

Кажется, подошли. Это тоже была «точка». Вот радость: рядом отделение полиции, как-то я там весело прокуковал всю ночь, отмечая некий праздник. Да, был как раз день моего рожденья: друзья загадочным образом испарились, и наступившее утро я встречал с суровым лейтенантом. Сик транзит глория мунди.

Осталось немного: втащить оборудование в кабину лифта, нажать, куда надо, выгрузить аппаратуру, внести ее в квартиру, смонтировать, дать сеанс и уйти, звеня в кармане звонкою монетою. Потом переться домой, либо тащиться обратно на Фестивальную. Нет. До дома короче. Можно было бы даже проехаться на устройстве, приводимом в движение силой разума великого Рудольфа, хоть и вышел бы тот еще крюк.

Подъезд был каким-то нестандартным: Маргарите долго пришлось нажимать на кнопки, говорить всякую чушь в нутро дьявольской коробки, именуемой сознанием консьержки; наконец нас впустили. Снова возникли идиотские вопросы; судя по всему, почтеннная дама только приступила к своим обязанностям и свято чтила инструкцию. Я устал потеть. В кабине Маргарита несколько изменилась в лице, как всегда меняются в лифте — так бывает всегда, ведь люди — всего лишь картонные марионетки, не марионетки даже, а разве что жалкое подобие плоских кукол. Видал я таких. Да на той же Коперника: был там когда-то магазин, магазин игрушек, вот праздник для четырехлетнего ребенка. Там было так здорово! Всякие ходячие медведи с ключами в задах меня мало интересовали — там был театр, мать вашу!

Уродцы ходили по улицам, жили какой-то своей дурацкой жизнью. Бумажные тетеньки в клетчатых платьях катали коляски с воплотившимися зародышами. Мужички в темно-сером — все, как на подбор, в кепках, — широко шагали, не уставая, к какой-то цели. Мне чем-то полюбился этот трахнутый на башку город. Все и думаю: как бы вернуться туда.

Дверь жутковато ухнула, и мы вышли на лестничню площадку. Маргарита оглянулась — нет ли кошки. Кошка жила на лестнице, Маргарита ее подкармливала. Все это, однако, меня несколько уже утомило, я хотел только одного: провернуть сеанс и смыться.

Войдя, Маргарита сразу скинула обувь («У меня можно ходить босиком!») и повела меня по таинственным глубинам квартиры. Да, тут было на что посмотреть. Если бы был свет. Удивительно, ее современная квартира выглядела как типичная сталинка — не четыре метра, конечно, потолки, но и не два с половиной. Я бы слегка присвистнул, если б умел свистеть.

— Проектор ставить сюда? — задумался вслух я.

— Да, сюда, а куда же еще? — почувствовав себя немного идиотом, я начал устанавливать аппаратуру и ее подключать. Повесить экран оказалась для меня хрен знает насколько сложной задачей. Домой! Как я хотел уйти!

Наконец шестнадцатая-первая была налажена, я крутнул рукоятку, Маргарита уселась (у меня мелькнула мысль, что для нее не существут разницы, где сидеть — то ли в так называемом кинозале, то ли дома в тапках или без оных), закурила, естественнно, и я начал демонстрацию. Пленка шла хорошо.

Рваные желтые облака. Странно. Ведь это черно-белая фильмокопия? Я моргнул и слегка врезал себя по глазам, так, чтоб всплакнуть. Появилось немного слез.

Кадровое окно уходило — копия была явно высохшей. Только бы не порвалась перфорация. Этот сеанс был для меня маленьким адом, репетицией, репетицией чего? Чего-то глубоко интимного, как смерть? — я молился только об одном: чтобы не разорвало пленку. Слишком много выпало сегодня на мой вечерок, если называть им вторую половину дня (ведь приходили дряни с тупыми орущими киндерами и требовали от меня мультиков для них. Целлулоид). Покрутив довесок, где, кроме титров, почти ничего и не было, если не считать трех-четырех маловразумительных кадров, претендующих на какой-то непостижимо дурной смысл, я остановил проектор. В комнату упала тяжелая тишина.