Если у вас нет собаки…

Все происходило как во сне: Друж стонал, его куда-то несли; он вырывался, его связали; он завыл в голос, ему сделали укол. Друж замолчал.

…И вот он снова открыл глаза. В помещении горел яркий свет, в воздухе ощущался стойкий запах беспокойства. Где он? Что с ним? Свет слишком ярок… Слезятся глаза… Хочется заскулить, а сил нет. Друж попытался сделать глубокий вдох — куда там; вдохнуть как следует не удалось, а живот отозвался ноющей болью.

Живот! Что-то с ним происходит, Друж чувствовал дискомфорт, будто живот сковали обручем.

Встать у Дружа не получилось. Приподняв голову, он увидел молодую женщину в зеленом медицинском костюме. Она стояла возле стола, шумно перебирая в металлическом лотке инструмент. Друж огляделся: белый потолок, на нем несколько мощных плафонов, белые кафельные стены с ликующими огоньками отраженного света, белая дверь с медной круглой ручкой.

Напротив двери каталка, на каталке лежит черный лабрадор. Лежит, не шевелится, словно мертвый. Чуть левее примостилась каталка поменьше, на ней в цветастой попоне мечется пудель. Скулит, бедолага, завывает, просит о помощи.

Женщина продолжает перебирать инструменты, стук металла по металлу начал действовать Дружу на нервы, он напрягся и захрипел.

— Очнулся? — спросила женщина, обернувшись.

Отойдя от столика, она приблизилась к Дружу, улыбнулась ему, как старому знакомому (но эту женщину Друж точно никогда раньше не встречал), поправила висевшую на штативе капельницу с раствором, разгладила на каталке сбившуюся клеенку.

— С возвращением тебя, — женщина слегка сжала Дружу переднюю лапу и кивнула головой. — Везунчик!

Друж предпринял новую попытку подняться на лапы, медсестра запротестовала:

— Даже не думай. Лежи! Рано еще для подвигов.

Пудель пронзительно завизжал.

— Кто там у нас песняки заводит? — Медсестра подошла к каталке, нагнулась, погрозив беспокойному песику пальцем: — Не больно тебе, не больно. Ты давай не шуми тут. Смущаешь всех своим криком. Все, все, угомонись, милая. Знаю, что неприятно лежать привязанной, да еще в попоне. Терпи.

Пуделиха раскрыла пасть, высунула язык.

— Терпи! — повторила медсестра, отойдя к столику с инструментами.

Друж еще долго слышал жалобные стоны пуделихи, сам неоднократно подавал голос — медсестра оставалась непреклонна. На все собачьи жалобы один ответ — терпите.

Легко ей говорить, сама бы попробовала полежать на боку, связанная, с перебинтованным животом и лапой.

Да, живот Дружа был перебинтован: несколько часов назад ему была сделана операция. Она прошла успешно.

Из наркоза Друж вышел спокойно, не в пример несчастной пуделихе Джины и очнувшегося через час лабрадора Лорда. Избавившись от оков операционного дурмана, Лорд задергался, как в лихорадке, порывался вскочить, щелкал пастью, пищал, словно маленький щенок. Потом его стошнило.

Медсестра ненадолго отлучилась, в помещении остались три больные собаки, две из которых отчаянно нуждались во внимании.

— Что со мной происходит? Где я? Где мои хозяева? — скулил Лорд.

— Мне страшно! Страшно! — завывала Джина.

Друж до поры до времени хранил молчание, а когда выслушивать собачьи стенания стало совсем невыносимо, загавкал:

— Я тоже хочу домой!

— Мне плохо, — жаловался Лорд.

— Страшно! Страшно! Страшно!

— Кто-нибудь знает, что с нами сделали? — спросил Друж.

На мгновение в помещении сделалось тихо, первой тишину нарушила Джина.

— Мы с хозяйкой возвращались домой после прогулки, когда на меня набросился бультерьер. Больше ничего не помню. Проснулась уже здесь, хозяйки рядом нет… Мне страшно! Страшно!

Друж завыл в унисон с Джиной. Лорд молчал.

— Тебя тоже искусал бультерьер? — спросил немного погодя Друж.

— В меня стреляли. Пьяный сосед целился в хозяина, я помешал. Одна пуля попала в заднюю лапу, вторая в живот.

— Как страшно! — исступленно лаяла Джина.

— Хозяин не мог меня бросить, — сокрушался Лорд.

— А я своего хозяина потерял, — уныло ответил Друж.

От страха, от боли, от глубокой обиды и жгучей несправедливости три собаки устроили настоящий переполох.

Минуту спустя прибежала медсестра.

…Ночью в помещении царил полумрак. Рассеянный голубоватый свет исходил от двух шарообразных плафонов, неестественно звенела тишина, изредка нарушаемая то ли посапыванием, то ли похрапыванием Джины. Пуделиха угомонилась лишь к вечеру, и то после сделанного медсестрой укола. Заснула почти сразу, с тех пор не просыпалась; только лапами во сне подергивает да сопит-храпит чуть слышно.