Experimentum Crucis

Где-то, в энном измерении, плавала над хаосом мира в невозможности небытия некая непознаваемая Сущность. Миллиарды ее органов чувств зорко следили за состоянием одной из ее же клеточек, которые современные ученые назвали бы вакуумом, более старые -- эфиром, а совсем древние -- пустотой. И когда Мартин вырвался за пределы этой клеточки и окунулся в леденящий сумрак, лежащий за границами познания и ощущений, воля Сущности схватила Мартина, сжала в комок и бросила через пространство и время к Земле -- маленькой песчинке, затерявшейся на краю Вселенной, туда, где в операционной лежало в полной недвижимости тело Мартина.

Мартин открыл глаза.

Над ним нависал белый потолок, воздух был до стерильности пронизан запахом медикаментов. Все тело горело. Оно как бы было недовольно тем, что сознание Мартина вернулось. Сам Мартин тоже был недоволен этим. Его только что окружал мир, в тысячи раз более интересный и прекрасный, чем все то, что могла дать эта действительность, эта больничная койка, сухой стерилизованный воздух, неживой свет дневных ламп. Мартин понял, что там он жил, здесь он будет существовать.

Да и вообще, думал Мартин, существует ли этот мир как реальность? Быть может, это одна из логических конструкций, движущаяся к полному противоречию, к отрицанию самой себя, к абсурду, за которым его, Мартина, ждет свобода.

Мартин встал, и тотчас все тело отозвалось тупой ноющей болью. Будь же проклято это тело, причиняющее ему столько неудобств, в то время когда он мог бы летать от звезды к звезде, слушать шорох трав на далеких планетах и понимать разговор галактик!

Надо только не противиться этому миру, надо довести этот мир по его пути до конца, до абсурда, до логического противоречия. Тогда он развалится, и Мартин будет свободен. Наконец-то свободен. Это и поставит точку в бесконечном Эксперименте.

Окно распахнулось перед Мартином миллионом сверкающих брызг, чистый воздух пространства ударил ему в грудь, наполнил легкие. Как давно он не дышал полной грудью! Мартин птицей взмыл в синее небо, выше и выше, к Солнцу, к звездам, к галактикам. Он вольно летал меж звезд, он побывал на самых загадочных планетах, о которых и не мечтал, он разговаривал со Вселенной, и та, не таясь, открывала ему самые сокровенные свои тайны. Он жил целый миллиард лет в те несколько мгновений полета до асфальта, ибо в этом мире все относительно -- и время, и его восприятие.

У носилок, покрытых белой простыней, стояли двое, не поднимая глаз, и вели неторопливый разговор.

-- Сколько средств, -- сказал первый, -- и все окончилось так глупо. Не надо было снимать наблюдение. Мы даже не узнали, нашел ли он ответ.

-- Дело не в этом, -- отозвался второй. -- Я не могу отделаться от впечатления, что существует знание, опасное для человека. И оно привлекает его, как огонь -- мотылька...

-- Чепуха, -- перебил первый. -- Человек -- не мотылек. Что ж, мы опять проиграли, но так будет не вечно. Человечество на правильном пути. Надо только помнить.

-- Помнить? -- недоуменно повторил второй. И оба подумали об одном и том же, но совершенно по-разному.

А над ними весело светило весеннее солнце, чирикали воробьи. На деревьях медленно распускались изумрудные листочки. Природа пробуждалась от зимнего сна. Какое ей было дело до какого-то там Эксперимента?