Герцог в сияющих доспехах

Замерев на опасной черте двадцати шести лет, она должна была благодарить свою счастливую звезду, что сумела завоевать сердце, восхищение и еще что‑то одного из трех самых знаменитых в Англии распутников герцогского звания, известных как «их бесчестья».

Олимпия внимательно оглядела собственное отражение в зеркале. За стеклами очков в золотой оправе ее глаза – когда серые, когда голубые, а иной раз и зеленые, потому что никак не могли определиться с цветом, – одним взглядом вобрали в себя ее великолепие. Вот она. Ну и что? Тщательно завитые локоны банального русого оттенка на висках, обрамляющие лицо в форме сердечка, прихотливое сплетение кос и лепестки гофрированного кружева, украшенные флердоранжем, венчающие макушку, водопад белоснежной кружевной вуали, ниспадающий ниже талии, закрывающий обнаженные плечи, поверх широких, отделанных кружевом рукавов.

Она опустила взгляд, рассматривая себя: четыре тугих банта на корсаже, пышные юбки из шелковой парчи.

Пустая трата денег, которыми можно было бы оплатить учебу в Итоне для Кларенса, или чин корнета для Эндрю, или что‑нибудь еще – для мальчиков. У лорда Ладфорда, графа Гонерби, помимо наследника, Стивена имелось еще пятеро сыновей, которых нужно было содержать, хотя на эту тему граф предпочитал не думать вовсе. В отличие от дочери граф не умел мыслить практично – вот в чем корень ее нынешнего затруднительного положения, которое, как все говорили, вовсе не было затруднительным. Разве статус герцогини – это не шаг вверх по социальной лестнице?

В любом случае свадебное расточительство было продиктовано отнюдь не соображениями практичности. Деньги непременно следовало выбросить на ветер, на одно‑единственное платье для Олимпии, поскольку, по словам тети Лавинии, это был вклад в будущее.

Будущей герцогине не пристало надевать на свадьбу вещи, которые уже кто‑то надевал. Свадебному наряду полагалось быть модным и дорогим, однако без показной роскоши, потому что будущая герцогиня не должна выглядеть транжиркой и кокоткой.

Потом, после свадьбы, герцогине позволено хоть разом нацепить все содержимое шкатулки с драгоценностями, и это не считалось бы чрезмерным.

В модном наряде, с новой прической, в бриллиантах или жемчугах – а лучше и в том, и другом – Олимпия наденет это платье на официальный прием, где мама или скорее тетя Лавиния, она же маркиза Ньюленд, представит новоиспеченную герцогиню Эшмонт самой королеве.

И это не все, чему положено случиться после свадьбы.

Оставалась еще брачная ночь – событие, по словам мамы, не лишенное приятности, – хотя в подробности она не вдавалась. Однако за брачной ночью последует собственно брак – долгие годы замужества за Эшмонтом.

Будущая герцогиня Эшмонт схватила чашку с приправленным бренди чаем, который леди Ньюленд принесла, дабы успокоить нервы новобрачной, чашка оказалась пуста.

– Даже не думай сбежать, – предупредила тетя, когда принесла ей это укрепляющее дух средство.

Разумеется, нет: куда уж теперь – слишком поздно. Да и Олимпия была не из тех девушек, что пасуют или спасаются бегством от чего бы то ни было, а тут шанс, который выпадает раз в жизни. У нее шестеро братьев, так что рассчитывать ей в окружении было особенно не на что: командуй или подчиняйся.

Злые языки поговаривали, что для девушки у нее слишком жесткий характер и склонность к лидерству. Но кому какое дело, коль скоро Олимпия сделается герцогиней…

Нагнувшись, она извлекла из‑под туалетного столика фляжку с бренди, которую заблаговременно утащила у Стивена, отвинтила крышку и сделала глоток – по ее представлениям, никак не больше наперстка, – и, сказав себе, что поступает совершенно правильно, поставила на место.

Есть ли у нее выбор? Унизить жениха, который не сделал ничего плохого – Олимпии, во всяком случае, – чтобы заслужить подобное? Навлечь позор на собственную семью? Навеки погубить репутацию в глазах общества? И все из‑за чего? Из‑за того, что сосет под ложечкой? Разумеется, все это лишь следствие обычного волнения перед свадьбой.

Только умалишенная бежала бы от перспективы стать невестой одного из самых красивых, богатых и влиятельных мужчин в королевстве, сказала себе Олимпия. То есть Эшмонт мог бы стать весьма влиятельной фигурой, если бы захотел, но увы…

Нить размышлений прервал стук в дверь, и она попросила:

– Дайте мне еще несколько минут помолиться.

Ей нужно было время, чтобы посидеть в одиночестве, собраться с мыслями и подготовиться к столь разительной перемене в жизни – так Олимпия сказала матери и тетке. Те переглянулись, а потом вышли, но вскоре тетя Лавиния вернулась и принесла живительный чай.

– Десять минут, дорогая, – послышался из коридора голос матери.

Всего десять минут? Ладно, можно сделать еще глоточек.

Почти двадцать шесть, вернулась она к размышлениям. Никогда больше ей не получить столь выгодного предложения. Чудо, что она вообще кому‑то оказалась интересна! И она знала, что делает, когда говорила «да».