Гололед

Он одернул платье, расстегнул пуговицу на воротнике, провел рукой по ее горлу. Не было похоже, что его только что сжимала тугая петля, и ему показалось вдруг, что она просто притворяется, дурачит его, ломает глупую комедию, и он рассердился, хлопнул по щеке чуть сильнее, а потом и вовсе сильно. Она открыла глаза и застонала, задышала глубже, взгляд ее, устремленный вверх, переместился на стену и остановился на Буданове. Бессмысленный, спокойный взгляд, как у только что разбуженного человека.

И тут же в глазах мелькнул страх, или стыд, или еще что-то столь же сильное. Она подобрала ноги, отскочила в дальний угол дивана и выставила руки вперед, растопырив пальцы. Буданов протянул руку, но она закричала, хрипло, без слов, а лицо ее и в самом деле выразило ужас.

— Успокойтесь, я не трону вас, — сказал Буданов и встал с дивана. — Вам лучше? Может, вызвать врача?

Она не отвечала. Буданову стало совсем неуютно в чужой квартире, рядом с незнакомой женщиной, в голубоватом свете молчаливого телевизора. Он включил звук, поднял упавший стул, уселся поудобнее и стад смотреть незнакомый фильм.

Там красивая девушка смеялась и обнажала ровные зубы, а смазливый парень тоже скалился в ответ, правда, не так ослепительно, но все равно очень мило. «Вот увидишь, у нас все-все будет очень хорошо», — говорил он ей, а она соглашалась: «Да-да, конечно, я верю, нас ждет только счастье». И так далее. Буданов смотрел и все ждал, когда же им будет хорошо, но не дождался, переключил на другую программу.

Там показывали африканские саванны, а потом южно-американские льяносы и пампасы, а потом и самые настоящие русские степи, и по всем этим степям бродили люди и звери, и где-то все это было, где-то, но не здесь.

А здесь была чужая комната, обжитая чужими людьми, и чужие вещи, купленные на чужой вкус, и чужая женщина за спиной, и только одно объединяло Буданова и жену покойного Антипова — смерть человека, который жил здесь, сидел на этом стуле, спал на этом диване, смотрел этот телевизор, любил эту женщину.

Ни дружба, ни общие интересы, ни даже простое соседство не связывали Буданова и жену покойного Антипова. Это была связь ограбленного и грабителя, обиженного и обидчика, хотя то звено, что связывало их, выпадало из цепи, но незримо присутствовало здесь, в этой комнате на своей суверенной территории.

Так думал Буданов, пока его взгляд скользил по экрану, а уши ловили шорохи за спиной, так думал он, и мысли эти не давали ему уйти отсюда. Он все ждал, когда Антипова заговорит, когда она начнет обвинять его, проклинать, быть может, плакать, ждал, как неизбежного зла, и даже готовился оправдываться. Да, виноват он, да, он готов искупить вину, и пусть закон признал его невиновным, но все равно, по совести, по неписаной высшей правде он, Буданов, — убийца. Это он убил человека, это он сделал его жену вдовой, а дом его — пустым.

Он смотрел на эту скромно обставленную комнату, на стены с пятнами и потеками, на рассохшийся пол, и мучился от жалости и собственного бессилия, от неумения изменить чужую жизнь, и хотелось ему только, чтобы женщина заплакала и заговорила.

— Вам трудно говорить? — спросил он. Антипова сидела в прежней позе, только руки опустила на колени и голову склонила.

— Если вам нечего сказать, то я, быть может, уйду? Вы больше не будете делать… этого?

Но она молчала, и он пошел искать телефон, позвонил жене и объяснил ей, что он у Антиповой, да-да, у той самой, и пусть Лена не беспокоится, он скоро приедет. Она спросила его в свою очередь, что хочет Антипова, и если она просит денег, то пусть он не обещает много, им, мол, и самим нужны, и вообще, пускай он поскорее развязывается с этой некрасивой историей, дома ужин стынет.

— Послушайте, — сказал он Антиповой, — послушайте, скажите мне сразу, что я могу сделать для вас? Вам нужна помощь? Может, вам нужны деньги? Я понимаю, похороны потребовали затрат, и к тому же вы теперь одна, помочь, наверное, некому. Ну, скажите прямо, я не обижусь. — Но она молчала. Тогда я уеду. — У меня нет времени сидеть здесь и караулить вас. Неужели у вас нет подруг, родственников? Ну, позовите кого-нибудь, если вам трудно. Ну, в конце концов, ну, я не знаю. Нельзя так, ну нельзя…

Мурлыкал телевизор, за окном пролетел самолет, водопроводная труба взяла вторую октаву.

Буданову хотелось сказать очень много, но он не мог говорить, если никто не отвечал ему, не спорил с ним, и даже не соглашался.

— Хорошо, в таком случае, прощайте. Мой телефон вы знаете.

Он открыл дверь, вышел в подъезд, спустился на один этаж ниже, но все же остановился, постоял немного, а потом медленно вернулся.

В комнате Антиповой не было, а дверь в ванную была закрыта.

Буданов заколебался. Он чувствовал, что его просто дурачат, но цели этой трагикомедии были для него непонятны, и потому он не был уверен, так ли это на самом деле. Быть может, и в самом деле жизнь для Антиповой потеряла смысл, и в пустой квартире, в одиночестве, ей до того страшно и тоскливо, что существует только один выход.