Граф Платон Зубов

— Подожди, подсади, Дмитрий Григорьевич, тут, видишь ли, расчет какой получается. Давай-ка разочтем: в сентябре 1793–го стал наш пиит сенатором. От дел прямых его вроде бы отстранили, а молчать не заставили. Зато теперь Дарья Алексеевна ему и словечка лишнего сказать не даст. Графиня Екатерина Алексеевна толковала, будто сестрица уже и о доме, и о поместье загодя заботиться стала, расходы высчитывать. Так может беднягу закрутить, что о мыслях своих свободолюбивых забудет.

— А фаворит-то как сюда замешался?

— Он любит наше дружество принимать. Скорей с императрицей в спор вступит, чем с нашими. Чего ж ему от чистого сердца не подсказать. Вроде и о благополучии державинском позаботился, а уж государыне лучше некуда удружил. И еще в толк возьми: с покойницей у Державина связи с Малым двором были, а теперь и концов не останется. Напомнить я тебе его строки хочу: «К Правде».

Лет 60 с тобой возился,

Лбом за тебя об стены бился,

Чтоб в верных быть твоих слугах;

Но вижу, неба дщерь прекрасна,

Что верность та моя напрасна:

С тобой я в чистых дураках!..

Пузыковка. Дом П. В. Капниста. П. В. Капнист.

— Долгонько ты, друже, не заглядывал в нашу Пузыковку. Думал, и дорогу к нам позабыл.

— Виноват, Петр Васильевич. Домашними причинами извиняться не хочу, а только слухом будто ты выехал в страны европейские, чуть ли не в самый Париж.

— Долгий разговор, да сегодня уже и беспредметный. Видишь меня перед собою, и на том давай точку поставим. Со многим из того, что во Франции деется, согласиться не могу и не соглашусь никогда. К истинной свободе и человеческому благополучию по колено в крови не идет. Нет такой человеческой дороги.

— Не все же французы в этом виноваты.

— Кто говорит, что все. Когда после казни короля все они поднялись отечество защищать, террор у них разыгрался вовсю. Жирондисты хотели тому воспрепятствовать, да разве это так просто, Когда страсти человеческие в полное смятение приведены. Как только весной Дюмурье сбежал заграницу да еще с собой сына герцога Орлеанского прихватил — надеялся его с помощью иностранного войска на престол посадить, — якобинцы за жирондистами истинную охоту повели.

— Жирондисты-то здесь при чем?

— Так у них Дюмурье генералом числился. А тут еще в Вандее и Бретани восстание против Конвента вспыхнуло под предводительством священников и дворян. Тут Конвент отдал приказ набирать армию из трехсот тысяч человек и ввести целую систему террора. Исполнительная власть и с самыми неограниченными полномочиями передавалась Комитету общественного спасения. Комитет разослал по всем провинциям комиссаров из числа членов Конвента.

— И что же они делать должны?

— Да у наших защитников свободы духа все просто решилось — революционные суды. Без следствия и формальностей. Приговаривали в основном к казни на гильотине.

— Но ведь это хуже разбойников!

— Но то и вышло, друже. А еще комиссары стали народ подстрекать, чтобы против жирондистов выступали.

— Да полно, как это народу разобраться — кто жирондист, кто якобинец.

— А народу и разбираться не надо. Комиссары подскажут, а народу только глотки драть да камни хватать или дреколья остается. Вот толпа пару раз уже Конвент штурмовала — требовала немедленного изгнания жирондистов. Что им оставалось? Одних революционному суду предали, другим удалось бежать из Парижа. Вот тогда и нашлась Жанна Д’Арк наших дней — юная девица, которая убила кинжалом Марата.

— Девица! Одна?

— Ей никто не помогал, да она, по всей вероятности, и не решилась бы кому бы то было довериться.

— И что же? Ей удалось скрыться?

— Она не собиралась скрываться. И погибла. На гильотине.

Петербург. Зимний дворец. А. С. Протасова, П. А. Зубов.

— Ну-ка, ну-ка, Анна Степановна, погоди минутку, не торопись. Спросить тебя хочу.

— Чевой-то ты, Платон Александрович? Обеспокоился чем?

— Да не так чтобы обеспокоился, а любопытство разбирает. Что за узелок у нас такой со сватовством великого князя затягивается? Вот ты мне и объясни — от тебя ведь ничто не скроется.

— Ну уж, и ничто! Скажешь, батюшка. Глаз-то всего пара да ушей, а дел кругом вона сколько деется.

— Не сколько деется — о них и без тебя наслышан. Мне про сватовство узнать надо. Государыню пустяками беспокоить не хочу. Что это говорят, будто из того же семейства уже одну невесту брали да не удалась свадебка.

— Ах, ты об этом! Тут все просто. Матушка нашей невесты, Амалия, принцесса Гессен–Дармштадтская, вместе с сестрами сюда приезжала, когда наследнику, Павлу Петровичу, супругу выбирали. Амалия-то цесаревичу не показалась. Он глаз на Вильгельмину положил [17], в святом крещении Наталью Алексеевну. Государыня наша тоже с выбором согласилась. Вот и обвенчали их, да знаешь, ровно в день рождения цесаревича — двадцать один год ему стукнул.

— Дальше, дальше, Анна Степановна. Знаю, не задалась у молодых жизнь. Почему это?

— Ну, Платон Александрович, промеж мужа и жены один Господь судья.

— А причем здесь муж и жена? Я о государыне говорю. Что она-то принялась делать?