Графские развалины

Но не единственно это делало Динамита Первым Парнем. У него был свод собственных правил, соответствующих его положению. И он не отступал от них никогда, чем бы это ни грозило: поркой ли, полученной от отца, застукавшего с сигаретой; жестокими ли побоями, когда противников оказывалось слишком много и вся сила и всё умение не могли помочь; бесконечными ли конфликтами с учителями, грозящими выдать вместо аттестата справку с ровным рядочком двоек и характеристику, способную напугать самое отпетое ПТУ…

Главных правил имелось немного: не лгать, выполняя любой ценой обещанное; не бояться никого и ничего; не отступать и всегда бить первым.

Библейские заповеди: не убий, не укради и т.д. сюда не входили. Жестоким Динамита назвать было трудно — чужая боль не доставляла никакого удовольствия. Можно сказать, что он жил по самурайскому кодексу бусидо, суровому к себе не менее, чем к окружающим.

Слава первого драчуна и первого сорвиголовы вышла за пределы Спасовки. Динамита знали и в окрестных поселках, иные только понаслышке; он любил со смехом рассказывать, как какие-то павловские парни в словесной разборке, предварявшей очередную баталию, ссылались ему на то, что знакомы «с самим Динамитом»…

И конечно, его девчонкой была Наташка.

Да и кому ещё гулять с такой красавицей под завистливыми взглядами не смеющих приблизиться соперников?

Конечно, Первому Парню.

Любой иной вариант стал бы насмешкой и издевательством над так щедро наградившей её природой. Да и Динамит внешне был Наташке вполне под стать: не слишком высокий, со складной, не убавить, не прибавить, фигурой, со спокойным и мужественным лицом — правда, зачастую украшенным синяками и ссадинами.

Девчонки, кладущие глаз на Динамита, завистливо поглядывали им вслед и шептались, что вся щедрость матери-природы к Наташке ушла на грудь и ножки, а так дура дурой, что он в ней нашел… Врали, безбожно и завистливо врали, обаяния хватало, и ума тоже — чтобы не афишировать тот факт, что нашёл не он, это она нашла и выбрала, подчиняясь древнему как мир женскому инстинкту — стремлению быть женщиной победителя …

Первым Парнем нелегко стать, но остаться им надолго ещё труднее.

Обычно карьеру Первого Парня обрывает служба в армии. Первый Парень и вузовское (или, хуже того, по состоянию здоровья) освобождение от службы — суть вещи несовместные.

Но по возвращении начинают выясняться непонятные вещи: у сверстников входит в цену не умение сбить противника на землю одним ударом, или с гордо поднятой головой послать на три буквы школьную учительницу, или единым духом, не поморщившись, опрокинуть стакан обжигающего горло «шила», или нырнуть с высоченного дерева в опасном месте у разрушенной плотины, — сейчас вчерашние друзья и соратники всё больше думают об образовании и о хорошей работе; нет, они ещё не забыли твоих недавних подвигов, но начинают вспоминать о них уже без восхищения, не глядя на тебя как на героя и полубога — с какой-то ноткой снисхождения, как о забавах ушедшего детства, и, покурив вместе и повспоминав былое, куда-то спешат по своим делам, в которых тебе не осталось места… А за звание Первого Парня уже бьются молодые, вчерашние сопляки, считавшие за честь сбегать для тебя в сельмаг за пачкой сигарет, а теперь — заматеревшие волчата с подросшими клыками…

И девчонки-подружки, повзрослевшие и кое-что уже понявшие в жизни, не мечтают сесть к тебе за спину на сиденье старой «Явы» (длинные волосы развеваются из-под потертого шлема, сквозь кожу куртки чувствуется прильнувшая к спине упругая девичья грудь — и даже не знаешь, что возбуждает больше: это ощущение или пьянящий азарт гонки по ночному шоссе) — как средство передвижения девчонок куда больше начали привлекать «мерседесы» или, на худой конец, «жигули» последней модели…

А мать, когда рассеивается сладкий дурман шумно отпразднованного возвращения из армии, всё чаще намекает, что неплохо бы устроиться на работу — и выясняется, что придется вставать к деревообрабатывающему станку на местной фабрике спортинвентаря, поднимаясь в шесть утра каждый божий день по мерзкому звону будильника, и вытачивать до одурения перекладины для шведских стенок и кии для бильярда — другой работы нет, а какая есть — не возьмут. Сам ведь, парень, выбирал профессию? — да кто же думал, что этим придется действительно заниматься, что это надолго, может навсегда, — просто тогда вконец осточертела школа и дуры-училки, а в ту путягу ходили старшие кореша, крутые парни (куда ж они подевались?), с которыми так клево оттягивался, закосив занятия — первый стакан, первая сигарета, первый мажущий помадой поцелуй с разбитной девчонкой, про которую говорят, что её — можно…

Где всё это? Ушло, исчезло, развеялось, хотя и много, очень много лет спустя поседелые дружки будут вспоминать: «Игорёха-то? Да-а, первый парень был на деревне…»

…Но в то лето Динамит ни о чем подобном не задумывался.