Я – доброволец СС. Берсерк Гитлера

На дорогах воцарился хаос. Каждый перекресток, каждая небольшая железнодорожная станция и каждый мост были засыпаны бомбами, каждую войсковую колонну настырно обстреливали истребители. Танки, пушки, грузовики, санитарные машины и тягачи валялись на обочинах вперемежку с мертвыми лошадями и скрюченными телами павших солдат с оторванными конечностями. Все чаще возникали заторы, и бомбежки этих скоплений техники производили ужасный эффект. Сойти с дороги можно было, но это приносило мало пользы, потому что вокруг тянулись только пашни и поля с редко встречающимися маленькими рощицами тут и там. Бомбы делали основную работу, а истребители прочесывали все вокруг своими пулеметами, довершая ее. Они выполняли продолжительные заходы и делали крутые развороты на высоте тридцать, двадцать и даже десять метров, гоняясь за бегущими солдатами. Их снаряды пропахивали длинные борозды в земле. Среди бегущих мужчин рвались артиллерийские снаряды, люди падали и оставались недвижными.

В разгар этого кровавого безумия штаб дивизии «Нордланд» растерялся и временно впал в оцепенение. Разбросанные по разным местам батальоны и роты пришлось собирать и готовить к бою. Мы создали нечто вроде линии фронта и вскоре снова вошли в соприкосновение с Красной Армией. Далее повторилась кровопролитная битва в Померании. Большевики всюду появлялись раньше, чем мы узнавали об этом. Они имели огромное количество танков, да и пехоты мы видели ничуть не меньше. Русские намеревались сломить наше сопротивление, используя огромное численное преимущество. Раз за разом мы, вступив в бой, обнаруживали, что нам противостоят соединения одних только танков, штурмовых орудий и целых батальонов «Сталинских органов». Среди них не было ни одного пехотинца, механизация Красной Армии достигла своего пика. Судя по всему, пехоту перевозили в основном на американских грузовиках, которые следовали за танковыми частями.

Борьба была исключительно жестокой, и наши потери были большими. Наша дивизия довольно быстро сократилась по численности до полка. Нам приходили приказы выделить ту или иную роту для защиты определенного сектора, поэтому привычным делом стало видеть, как унтерштурмфюрер вешает на плечо автомат и идет на передовую вместе с унтершарфюрером и парой солдат, которые волокут ящики с патронами. И все это называлось ротой! Чего мы надеялись добиться с батальонами из 40 или 50 солдат и полками по 200 или 300 человек? Но мы продолжали сражаться! На позицию, короткая перестрелка, затем все встают и отходят. На нас внезапно мог обрушиться огонь сзади, мы попадали в окружение, но все-таки прорывались и снова возвращались в бой! И это продолжалось в течение многих дней, мы остались без сна и почти без еды.

Иван, который обычно избегал ночных атак, теперь взял привычку непрерывно двигаться круглыми сутками. Было странно и непривычно слышать, что глухое рычание танковых моторов не стихает даже в темноте, видеть вспышки выстрелов, слышать боевой клич большевиков. Наши силы были напряжены до такой степени, что напряжение смело можно было назвать сверхчеловеческим. Но за каждую позицию, которую мы были вынуждены покинуть, враг платил высокую цену убитыми и ранеными.

В первые дни после катастрофы в Кюстрине мы ни разу не видели солдат из других частей, кроме как из нашей собственной дивизии. Начинало казаться, как будто бы все бремя свалилось на наши плечи, хотя, конечно, соседние части вели столь же отчаянное сражение с превосходящими силами русских. В те дни мы буквально висели между жизнью и смертью, и потому у нас не было времени, чтобы думать о подобных вещах. Командир взвода просто не мог составить себе общую картину, даже в пределах небольшого сектора обороны.

Мы сражались, бежали, ездили, окапывались, сражались, бежали снова и снова, все это без малейшей передышки, железная хватка противника не ослабевала. Это так выматывало и полностью забирало все силы, что ни одно отдельное событие не отпечаталось в памяти. Это просто стало продолжением невнятных и путаных картин: взрывы снарядов, горящие танки, фермы и города. Мы видели деревни, превратившиеся в закопченные руины или пылающие костры, умирающих товарищей справа и слева, мы слышали их жалобные стоны и пронзительные крики боли. Мы видели заросшие, грязные, окровавленные лица солдат с воспаленными покрасневшими глазами.

Я не знаю, как долго мы оставались одни против превосходящих сил русских в своем секторе, но наконец-таки к нам на помощь начали прибывать другие части. Конечно, не было времени для нормального и столь необходимого отдыха. Но, по крайней мере, у нас появилось время, чтобы иногда перевести дыхание между сражениями. Случалось, мы даже могли подремать полчасика перед новым боем. Мы были больны от усталости, которая свинцовым плащом окутывала тело и разум. Изредка напряжение ослабевало, и тогда у нас могло появиться время немного поспать.