Я есть, Ты есть, Он есть

За двадцать лет совместной жизни она научилась балансировать и вполне могла бы работать эквилибристкой.

Елисеев встал под душ. Его указующая стрела, которая еще так недавно и так ликующе указывала дорогу к счастью., превратилась в свою противоположность. Она болталась жалким шнурком и годилась только для того, чтобы через нее совали железные катетеры, вызывая нечеловеческую боль, как пытки в гестапо.

Елисеев надел халат и вошел в комнату. Жена смотрела телевизор. Показывали рекламу мыла.

- Ты хочешь, чтобы я умер? - серьезно спросил Елисеев.

- Нет. Если ты меня бросишь, я переживу. Я злая. А если умрешь - не знаю.

Он пошел в спальню и лег. Не заплакал. Он плакал только для красоты жизни. А от страха он не плакал.

Галя смотрела телевизор. После рекламы показывали мексиканскую серию. Галя устала от сложностей. Душа жаждала примитива.

Она догадывалась, что Елисеев оттянулся на полную катушку. И была баба. И космическая любовь. У него иначе не бывает. Только космическая. Пламя до самых звезд. Но если в этот костер не кидать дров, пламя падает. И тухнет в конце концов. Через месяц он успокоится.

Потом забудет, как ее звали.

Так бывает в каждую поездку. Это входит в его цикл.

Любит запоем. Работает запоем. Запойный человек. Он - ТАКОЙ. А она его жена. Любовницы, наверное, притворно сочувствуют: вот сидит бедная, надуренная... А это они - бедные и надуренные. А она - его жена.

Зазвонил телефон.

"Началось", - спокойно подумала Галя и спокойно спросила:

- Ты дома?

***

Лена Новожилова переделала с утра кучу дел. Убрала квартиру: на это ушло четыре часа в четыре руки. Помогала соседка Люба по кличке Прядь. Она красила одну прядь волос надо лбом в противоположный цвет. Хотела выделиться среди остальных. И выделялась. С Любой убирать было весело. Одной бы не справиться.

Потом Лена пошла в магазин и купила еду: фрукт манго и овощ авокадо. Оливки Елисеев должен интересно поесть. Не картошку с мясом, которую ест из года в год вся страна... Но если он привык и если захочет, то можно, в конце концов, приготовить и картошку с мясом. Бефстроганов, например. Для этого нужны лук и сметана. Лена вернулась в чистый дом. Все приготовила.

Устала. Села в кресло, закрыла глаза и стала мечтать, как Елисеев переберется к ней со своей аппаратурой и вся квартира превратится в одну сплошную фотолабораторию.

У Елисеева два состояния - пить и работать. А у нее - тоже два. Работать и смотреть телевизор. Как раньше обходились без телевизора? Вышивали на пяльцах? Играли на фортепьянах? Ездили на балы?

Они с Елисеевым тоже будут иногда выходить в гости. Он будет стоять с рюмкой, нависать над какой-нибудь барышней. Благоухать розами и дождем. В черном кашемировом пиджаке с шейным платком. Барышня будет смотреть на него снизу вверх сияющими глазами, испытывая возрастное преимущество перед Леной. Лене захочется подойти и устроить им скандал Но она сдержится. Будет держать себя в руках. В прямом смысле.

Обнимет себя за плечи и будет держать в руках.

А потом они вместе вернутся домой. Машины у них нет. Придется добираться на метро и на автобусе. И пока доберутся - все пройдет: и его увлечение, и ее ревность.

И даже говорить на эту тему будет лень. Они разденутся и лягут спать под одно одеяло. И ей приснится остров Кипр, на котором она ни разу не была. Елисеев тоже будет чему-то улыбаться во сне. И выражение лиц у обоих будет одинаковым.

***

Звонка не было. И это становилось странно. Может быть, он потерял ее номер? А может быть, вообще не записал?

Лена подождала до вечера. Позвонила сама. Услышала в трубке его голос.

- Привет, - сказала Лена.

- Привет, - ответил он. Голос - глухой, неокрашенный, и ей показалось, что окне узнал ее. Не понял.

- Это я. Лена.

- Я узнал. Это ты, Лена, - повторил он тем же неокрашенным голосом.

Она растерялась.

- Тебе неудобно говорить?

- Почему? Удобно.

- Что-то случилось?

Елисеев молчал. В мозгах шел великий благовест: митинг соединился с колокольным звоном, и надо всем этим гомонила стая весенних птиц.

Поясницу ломило, почки отказывались фильтровать.

Организм восставал против его образа жизни.

Песок и камни - это пляж. Или морское дно, за которое цепляется якорь.

- Мы больше не будем видеться, - сказал Елисеев.

- Почему?

- Потому что я - мертвый якорь.

- А я? А мне что делать? - беспомощно спросила Лена.

- Ну..', пять дней не такой уж большой срок.

- Зачем ты говорил, что любишь меня? Что хочешь быть мне мужем?

- Это была правда.

- Тогда правда. И сейчас. Сколько же у тебя правд?

- Две.

Лена молчала.

- Не плачь, - сказал он. - Сейчас трудно. Но с каждым днем будет все легче. Освобождайся от меня.

Лена не плакала. Это он хотел, чтобы она заплакала по нему. Это он выстраивал кадр. Останавливал мгновение.

Она бросила трубку. Оцепенела.

Смерть Андрея. Предательство Елисеева. Эти два события не соизмеримы ни по времени, ни по значению.

Но это рядом. Одно за другим. Жизнь бросала один вызов, потом другой. Теперь ее очередь. Можно снять ботинки и босиком пойти по снегу. Простудиться и умереть.