Я — математик. Дальнейшая жизнь вундеркинда

В то время я был тесно связан с Вениваром Бушем. Он тогда без конца возился со своими электрическими вычислительными машинами, впоследствии сделавшими его знаменитым. Время от времени Буш приходил ко мне, чтобы о чем-нибудь посоветоваться, и я на свой страх и риск пытался ему помогать.

О моих занятиях гармоническим анализом я уже говорил. Даже в те далекие времена мне казалось, что гармонический анализ имеет широкие возможности практического применения. Сейчас это истина, не требующая доказательств, и, может быть, поэтому обобщенный гармонический анализ, как это будет видно из дальнейшего, до сих пор занимает в моей работе значительное место.

Однажды, когда я смотрел спектакль в старом Копли-театре, мне пришла в голову мысль, которая настолько меня увлекла, что я забыл обо всем, что делается на сцене. У меня возникла идея создать оптический вычислительный прибор для гармонического анализа. Я уже научился не пренебрегать случайными находками — все равно, кстати или некстати они приходились — и сейчас же ушел из театра, чтобы обдумать детали своего нового плана. На следующий день я обсудил его с Бушем.

Замысел показался ему удачным, и мы попытались воплотить его в жизнь. Мое участие в работе ограничилось чисто теоретической деятельностью: трудно найти человека с более неловкими руками, чем у меня; я даже не способен кое-как соединить две проволочки, чтобы восстановить контакт. Но зато Буш обладал не только прекрасной головой, но и руками, которые, казалось, тоже способны мыслить. Недаром он был одним из самых блестящих инженеров-прибористов, которых когда-либо знала Америка. Благодаря такому счастливому сочетанию наши попытки создать новый тип прибора для гармонического анализа уже на первых порах оказались вполне успешными, а с течением времени привели к еще более интересным результатам.

Наконец настала весна и подошло время собираться в Германию. Я считал, что приглашение в Геттинген — моя первая настоящая победа, и чувствовал себя на седьмом небе. Боюсь, что, давая интервью о предстоящей поездке, я наговорил много лишнего. У меня появилась ощущение, что я, наконец, вырвался из тисков неприязни, в которые меня зажали Биркгоф и Веблен, и я горел желанием как можно скорее приступить к выполнению своих новых обязанностей. Я ходил с видом победителя, безудержно хвастался и был, наверное, совершенно невыносим.

Мы с Маргарет обвенчались в лютеранской церкви в Филадельфии. Маргарет нужно было вернуться в колледж Юнната, чтобы закончить семестр, и нам предстояло разлучиться на несколько месяцев. Из Филадельфии мы уехали в Атлантик-Сити и авансом устроили себе на несколько дней медовый месяц. Потом Маргарет провожала меня на пароход. Мы приехали в Нью-Йорк и остановились в старом отеле Мерри Хил, служившем в течение многих лет штаб-квартирой заседаний Американского математического общества. Мрачное старомодное здание, пышно отделанное мрамором и порфиром, больше всего напоминало мавзолей; обитали в нем почти исключительно престарелые дамы, от которых так и несло чопорностью прошлого века.

Чтобы как-то загладить удручающее впечатление от отеля, я повел Маргарет в театр. Нам необычайно повезло: мы попали на «Привидения» Ибсена — самую мрачную пьесу этого мрачнейшего из драматургов. Когда впереди большое свадебное путешествие, такие пустяки не имеют значения, но нам предстояла довольно долгая разлука, и я боюсь, что Маргарет чувствовала себя не очень хорошо.

Приехав в Англию, я застал в Девоншире настоящую весну; примулы стояли уже в полном цвету. Я навестил Харди, который за это время стал профессором в Оксфорде, и отправился на континент, остановившись в Геттингене у той же хозяйки, у которой жил в студенческие годы.

Я уже называл имя молодого математика Рихарда Куранта, которому после смерти Феликса Клейна досталась мантия административного вождя геттингенских ученых. Когда я в прошлый раз приезжал в Геттинген, Курант отнесся ко мне вполне благосклонно, но на этот раз от его дружелюбия не осталось и следа. Список гуггенхеймовских стипендиатов был опубликован в американских газетах. Как уже говорилось, я отнюдь не проявил по этому поводу излишней сдержанности. Интервью, которое я дал для газет, не укрылось от всевидящего ока Американского института в Берлине, и там начали усиленно выискивать факты, свидетельствующие о нелояльном поведении моего отца во время первой мировой войны.