Я - Мышиный король

Он явно задумался.

- А тогда я его сам кокну, - сказал Ценципер и откудато из кармана вытащил громадный, по-видимому, очень тяжелый маузер, какие я видел только в фильмах о Славном прошлом. Спорим, что положу с первого выстрела?..

Директор очнулся.

- Стрелять надо в мозжечок, - назидательно сообщил он. - Если в мозжечок, тогда человек меньше мучается...

Он, по-моему, хотел добавить что-то еще, но в этот момент в учительской раздался какой-то катастрофический грохот и немедленно вслед за ним - поросячий пронзительный крик Дуремара:

- Радость моя, Мальвиночка, умоляю!..

- Ну ты - козел безрогий!..

- Умоляю, Мальвиночка!..

Крик был такой, что, казалось, сейчас посыплются стекла из внутренних переплетов.

Что-то, во всяком случае, покатилось.

И тут нервы у Ценципера дрогнули, и маузер оглушительно выстрелил...

2. К Е Ф И Б О Р К А. И З Т Е М Н О Т Ы.

Все было очень красиво: офицер взмахнул игрушечной саблей, оловянная узенькая полоска ее блеснула, раскатилась в морозном воздухе отчетливая команда:

- На пле-е-е-чо!..

Караул единообразно качнул ружьями - брякнуло металлом, иглы бледного солнца загорелись на отточенных лезвиях багинетов. Солнце было еще совсем зимнее, слабо-желтое, кажется, даже мохнатое от утреннего мороза, зыбкий диск его немного дымился в мартовской голубизне, прямо не верилось, что именно этот болезненный, почти прозрачный, туманный диск, будто ртутная капля испаряющийся на небосводе, в самом деле и есть то светило, которое, ежедневно всплывая над горизонтом, озаряет собою земные пространства: колоннады дворцов, островерхую позолоту шпилей, разногорбицу крыш, лепящихся одна на другую. Но все-таки это было оно: белой мутью сквозили выходящие к площади улицы, а на третьем, последнем этаже Дворца как будто лежал крепкий румянец.

Выделялись своей чернотой безгласые терпеливые кариатиды.

Кариатиды были особенно хороши.

Будто черная стража, опоясывали они все здание, и могучие закинутые назад руки их, как пушинку, поддерживали уплощенную крышу.

Ощущение, во всяком случае, было именно такое.

- Да, - сказал Борка.

Что в переводе на обычный язык означало: "Все в порядке. Мне нравится. Я доволен".

И Кеф, который чувствовал то же самое, в свою очередь тихо ответил:

- Да...

Очень трудно было выразить все это: мутную белесую светлость, заливающую собой весь город, легкое пощипывание мороза, который не обжигал лицо, а лишь заставлял кровь струиться быстрее, яркое распахнутое пространство, заполненное людьми и звуками - будто расстелили по солнцу и снегу пестрый цветной ковер.

Жизнь была изумительно хороша.

- Шаго-о-ом... марш!..

Рота двинулась, печатая шаг.

И немедленно из всех репродукторов, укрепленных на зданиях полукруглой площади, точно из десятка музыкальных шкатулок, надуваясь и лопаясь, потекла мелодия серебряных клавикордов.

Словно доносилась сюда из прошлого века.

- Равнение напра-а-а-во!..

Гвардейцы были в красных мундирах, стянутых перекрещенными ремнями, в лакированных, жестких, сияющих сапогах выше колен - причем в раструбах этих сапог горела синяя оторочка - в нахлобученных до ушей громадных бараньих шапках из черного меха, руки их в белых перчатках взлетали до уровня подбородка, а литые, наверное, подбитые пластинками стали, тяжелые каблуки, сотрясая окрестности, лупили в каменную мостовую.

- Ур-ра-а-а!..

Офицер, который шел впереди, вымахивал блистающей молнией сабли.

- Да здравствует наша непобедимая гвардия!..

- Ура-а-а!..

Радостный многоголосый крик поднялся над площадью.

Кричали, кажется, - все.

Кричали мужчины с красными разгоряченными лицами и с такими сиплыми голосами, будто они неделями не вылезали из прокуренных комнат, кричали женщины, тоже разгоряченные, полнотелые, в теплых чепчиках, прижимающие к себе раскормленных мордастых детей, кричали и сами дети, размахивая флажками, на которых по трафарету, несколько карикатурно был нанесен одухотворенный, как бы летящий вперед профиль Мэра, кричали даже немногочисленные старики - надувая лиловые щеки, сатанея, срываясь на астматический кашель.

- Ура-а-а!..

Кеф и Борка тоже кричали, забыв обо всем на свете. Впрочем, что было помнить: Мрак, который покрывал собою половину Вселенной, черную горячую воду, будто нефть разъедающую гранитные скалы, плоские ленивые волны, качающие на себе бревна обросшего топляка, кислый запах земли, заросли камыша и осоки, взгорбленные ощетиненные кустарником острова, словно кладбище мертвых ежей, раскинувшиеся в темной безжизненности, а над ними - протухшее небо, струящееся туманом; шорох лиственниц, стон одинокой цапли, и, как туша шипастого динозавра, вытягивающийся из-за островов, грозный, медленный скерринг, наполненный сарацинами.

Поднимаются весла, татуированные выжиганием, точно мокрая тряпка, распято на мачте холщевое грубое полотнище, разлетается над водой гортанная команда Геккона.

Помнить здесь было нечего.