Я не робот "Служу себе"

И тогда он плюнул мне в лицо, видимо, давно это хотел сделать. Но вот только это была не слюна, а кислота. Я ощутил ожог на лице и как кожа лоскутами сползает с моих искусственных мышц, оголяя спрятанный под кожей каркас сексбота. Я чувствовал боль, нервные ткани передавали о своей смерти прямо в позитронный мозг. Это очень сильно разозлило меня. Я взмахнул рукой, выпустил когти, намереваясь одним ударом обезглавить Венедикта. Но резко остановился, осознав свои ощущения и посмотрев Вене в глаза. Это же мой друг, один из немногих. Он был удивлён, но не испуган, даже сейчас он меня не боялся, хоть, похоже, до конца и не осознавал что я такое.

Я посмотрел на свою правую руку. Кожа на ней лопнула, оголив другую. Монстрообразная правая рука перекатывалась мышцами, из сасискообразных пальцев торчали длинные острые когти. Я уже видел эту конечность, в тот раз мы с Нэнси угодили в лабиринты Тзинча и там я встретил альтернативного себя. Вот значит, во что я превращаюсь. Потрогал свою оголившуюся от искусственной плоти часть лица, там тоже всё было не так как должно, жёсткая твёрдая кожа, с маленькими чешуйками прикрывала искусственные мышцы сексбота или может уже не сексбота. Месяцами хаос переваривал меня по кусочку, забирая что-то моё и оставляя нечто своё. Сейчас мне больше подходило определение «невиданная хрень», не человек, не машина, не демон. Нечто иное ни на что не похожее.

Я слез с Вени и сел с ним рядом, вся ненависть куда-то ушла.

— Веня, мне кажется я схожу с ума.

— Может, не кажется?

— Может и не кажется. Я боюсь видеть своих близких, мне кажется, я могу навредить им, как тебе сейчас. Только они не такие прочные как ты, могут не пережить.

— Брось свои занятия магией, они вредят тебе.

— Я не могу. Магия — это ключ и способ вернуть мне всех кого я люблю. Я знаю, если продолжу искать ответ, то найду его. Но мне тяжело, только твоё пение удерживает меня от безумия, — я посмотрел великану в глаза.

— Не уходи, Вень, пожалуйста.

Просто по-человечески попросил я его, и на секунду что-то в нём дрогнуло. Наверно, ему стало меня жалко. Сейчас я был отчаявшимся монстрообразным существом мучимым тоской и одиночеством, постоянно пытающимся удержать своё безумие в узде.

— Я спою для тебя, Пол, но в последний раз.

Венедикт откашлялся кровью, прочищая горло, и я снова услышал его божественный голос, озвучивающий строчки грустной песни.

Ты последнюю ставишь точку, выткав сказку при лунном свете.

Ты счастливо ее окончил, чтоб не плакали ночью дети.

Только кто-то свечу уронит и десяток страниц забелит.

Есть такие, кто точно помнит, как все было на самом деле.

И перо возьмут чужие руки, записать себе присвоив право.

В хронику чужой тоски и муки, всыпать правды горькую отраву.

Приоткрыты двери преисподней, ангелы растоптаны конями.

И сюжет известный новогодний переписан серыми тенями.

Ты стоишь на каминной полке, глядя в пол, как в пустой колодец.

Отраженье в стекла осколке — безобразно смешной уродец.

Ты в тени от зеленой ели, ты — орудье людской потехи.

Служишь ты для простейшей цели, чтобы детям колоть орехи.

Ты когда-то был мечтой девичьей, был когда-то ты прекрасным принцем.

Безобразным нынешним обличьем, ты обязан серым злобным крысам.

Проклятый крысиной королевой, обречен игрушкой стать навеки.

Ты глядишь без боли и без гнева, сквозь полуразомкнутые веки.

Поздно ночью, заслышав шорох, замирают в испуге люди.

И зловещих предчувствий ворох, преподносит тебе на блюде.

Как служанка дурная, память, что сидит в закоулках мозга.

Чтобы вспомнить тебя заставить, как все будет, а будет просто.

От того-то бьют на башне полночь, в Новый Год куранты так зловеще.

Некого тебе позвать на помощь, ведь игрушки — это просто вещи.

Ты не жди спасительного чуда, пусть в груди от боли станет тесно.

Помощи не будет ниоткуда — ночью умерла твоя принцесса.

Ты изгрызен и переломан, перемешан в кровавом меле.

Крысы помнят, о мастер Гоффман, как все было на самом деле…

Пение Венедикта сработало как всегда. Мой разум прояснился, эмоции отхлынули, рука и глаз снова приобрели привычную форму и даже стали затягиваться обратно. Вот только от его песни мне было тоскливее в десятки раз чем до того как он пришёл. Венедикт — великий мастер своего дела, своим талантом он владел виртуозно и через музыку мог внушать какие угодно эмоции всему что могло чувствовать. И он победил. Если я заставлю его остаться, то он превратится в моего личного палача.

— Пошёл вон, — тихо сказал ему я. В ответ на что он удивлённо на меня уставился, видимо, не ожидал такого решения.

— Давай, проваливай! Пока я не передумал и не велел заточить тебя в камеру!

Веня поднялся, и одной рукой держась за живот, похромал к выходу, видимо хорошо я его отметелил.

— Веня! — окликнул я его, когда он уже стоял в проходе, — Если я ещё раз тебя когда-нибудь увижу, то убью.