In the Deep

Интерфейс, экстренное питание, запитка пошла… И вот он – последний экран, солюцио ультимум. /"Реактор подготовлен. Для коллизии сверхтоплива введите код подтверждения"/. О, еще как введу. Ну-ка, что он там набредил? Три, семь, новембер… Когда борткомпьютер сожрал последний знак, я сделала шаг назад, выдернула из поясного захвата Майи скорчер и выстрелила.

Миллионвольтная вспышка прожгла легкий скафандр и неудавшийся штурман влетел в переборку куском дымящегося шлака.

– Что?! Аска!

– Валим, быстро! На экране горело «Код принят». Там светился обратный отсчет, и прямо под полом рубки специальный реактор готовил сверхтопливо к последнему прыжку – в никуда. Этот код не могла узнать я: его запрещено передавать, а я даже не предъявила полномочий. И главное: этот код не мог знать штурман. Ни при каких обстоятельствах. И оставим вопрос «как?!» до лучших времен. По кораблю прошла судорога, и прямо передо мной вспух пузырь, внутри которого перемешало куски переборки. Скрежет, вой, высокий, на грани ультразвука визг – и еще один фрагмент брони развернуло в сложное соцветие. Я заметалась взглядом и обнаружила, что даже ожившие «зеркала» – это еще не все. Ярко-желтое свечение вокруг обугленного тела становилось все сильнее, из него изливались целые ручейки сияния – гибкие и подвижные. Кусок шлака оживал самым противоестественным образом, подтверждая, что штурман так и не узнал код самоуничтожения – зато его узнал кое-кто другой. Очень другой. Я выхватила «флоганеф» и спустила курок. Плазмакластический удар сжег обшивку, как бумажку, и последние остатки атмосферы корабля рванули наружу – вместе со мной и Майей. Оглушенные плазменным ударом сенсоры оглохли, по экранам скафандра шла рябь помех, мелькала надпись «подстройка», а я в полной тишине кувырком летела в космос, в невесомость, под невидимое сияние червоточины, к теплому фрегату «Сегоки». Звон в наушниках затухал, возмущенные приборы оживали, и очередной оборот вокруг оси развернул меня лицом к «Маттаху». Из пробитой мной дыры слабо сочился пар, но он на глазах разгорался все ярче, и я потратила последний выстрел на то, чтобы отправить еще один смерч плазмы аккурат в пробоину. /"Гори в аду, //Hure//! //Гори!!!"/ Черт, у меня истерика. И слава космосу, что я не слышу визга Майи. Ну, как. Почти не слышу. В ушах звенело, экраны предупреждали о слабых щитах, о том, что «флоганеф» откачал почти три четверти энергии, а я пыталась вспомнить что-то важное. А, ну да: одинадцать. Десять. Девять. Восемь. Никаких красивых циферок – просто по-умному настроенные мозги, которые считают, сколько мне жить осталось, потому что «Маттах»

слишком близко. На цифре «три» я спиной почувствовала мягкий толчок и, включив затылочную камеру, обнаружила темно-фиолетовые чешуйки обормотского фрегата. Еще ни на один взрыв я не смотрела так спокойно. Обломки испарялись молчаливыми вспышками, едва коснувшись щитов «Сегоки», в наушниках сдавленно хрипела Майя: она пыталась восстановить дыхание.

Докторша держалась неплохо, вот только сейчас ее потянуло на икоту.

– Ибуки, ползи налево. Там шлюз, душ и выпивка.

– Ва… Ва-ва! Я обернулась. Обломки корабля все еще медленно разлетались, но в их мешанине ярко светящийся кремний-ванадиевый булыжник разворачивался в огромное чудовище с лентами-крыльями. За что я люблю космос, так это за отсутствие дешевых звуковых эффектов.

*Глава 9*

Мне было плохо. Я сидела в затемненной боевой рубке, обхватив голову руками, потому что эту самую голову срочно требовалось держать, сдавливать и сжимать – настолько там все было плохо. Так летит перегретый контур, когда закончились теплопакеты. Так греются носовые орудия в пылевых туманностях – на износ, под капремонт, чтобы только пару секунд еще продержаться. В голове кто-то истошно кричал, а мое плечо мерзло, и бок весь тоже мерз, будто бы я обнималась с Аянами. /"С Аянами? Что за бред?"/

– Это не бред. Я отняла руку от лица и повернула голову к источнику ледяного холода. Глаза открывались целую вечность, и все это время в мозгах рвались и рвались бесконечные кластерные торпеды. В нескольких сантиметрах от моего лица оказалась серебристая татуированная маска Гончей, и это было слишком. Я кричала, воплем вырывая прочь беснующиеся легкие – в лицо этому демону, в лицо своему страху, кричала, пока не иссякла.

– Ну и что ты орешь? – услышала я сквозь грохот своего пульса. Спокойный, безучастный голос так шел мертвецу.

– Что ты здесь делаешь?

– То же, что и ты.

– А что я здесь делаю? Можно уже шептать: сорванный голос не позволяет больше, да и расстояние между нами располагает. Я не вижу ее глаз, только призрачное свечение серебра в коже, и впиваются в мои щеки промораживающее дыхание, льдистые слова.

– Ты здесь прячешься. /"Я – прячусь?"/ Приятно слышать такое от мертвой Гончей.