Исполнение желаний

Сержант окинул его цепким взглядом, мгновенно высчитав и социальный статус, и отсутствие билета, и трезвость, и болезненность. И решил до утра не трогать. Он выпроваживал в уличную зиму только тех, кто потенциально угрожал порядку в зале ожидания. Запущенных бичей, склонных к мелким кражам, майданщиков — потенциальных охотников за чужими чемоданами, поддавших, которые могли затеять скандал. Потрепанный, но явно интеллигентный и трезвый мужчина с болезненным лицом не входил в категорию риска. А сержант не был садистом. Он был простым сибирским мужиком, несущим службу в линейном отделе милиции с добросовестностью сибирского мужика и без дотошной придирчивости к людям, которыми отличались городские неудачники, поступившие в МВД для удовлетворения тщеславия.

Ревокур всего этого, естественно, не знал. Он был уверен, что его чистенький вид не вызвал у мента подозрений и что теперь, по крайней мере до утра, он может сидеть спокойно. Он вообще плохо разбирался в людях, так как был почти всю свою жизнь поглощен собственными проблемами и собственными неприятностями. Нет, он вовсе не был эгоистом или там самовлюбленным негодяем. Скорее, Ревокур относился к распространенному типу интеллигентный неудачников, обвиняющих в неудачах окружающий мир. Он, естественно, догадывался, что причина неудач в нем, но не умел пока определить эту причину дифференцировано и четко. Некая инфантильность сознания, слабоволие, отсутствие целенаправленности, короче — стандартный комплекс неполноценности отпрыска обеспеченных родителей, ушедших из жизни прежде, чем их оболтус крепко встал на собственные ножки. И, как своеобразная компенсация, — склонность к аферам, которые ему часто удавались и за которые он уже два раза отбывал срок. Если бы не склонность к запоям, Ревокур нынче мог бы жить совсем неплохо. В материальном, разумеется, плане.

Сейчас этот великовозрастный оболтус сидел в кресле, еще постукивая зубами, согревался, успокаивался, будто не в туалет сходил, а одолел подъем на Эльбрус, и щупал в кармане найденную полоску.

Полоска была теплой, теплее его руки. До него разница в температуре дошла не сразу. Он ее сперва ощутил, потом забыл, думая о сержанте, потом вновь вспомнил и, наконец, задумался над парадоксом. Ну не могла вещичка, пролежавшая сколько-то времени на снегу, быть такой теплой. Не играет роли из чего она сделана: из металла неизвестного или из пластика — все чушь. Она должна быть холодной. Или не должна?

Даже это небольшое мозговое усилие утомило Ревокура. Он отбросил мысль об подобранном утиле, повернулся к соседу и спросил стандартно:

— Далеко едешь?

— В Улан-Батор, — с сильным акцентом ответил толстяк.

Значит, он был не бурят, а монгол. Иностранец. Не удастся ли его раскрутить на жратву.

— Бывал в Монголии, — сказал Ревокур, — народ там у вас хороший. Гостеприимный и честный.

Голодный фотограф рассчитывал, что с обсуждения обычая кочевых монголов встречать любого гостя накрытым достарханом и кумысом он плавно перейдет к необходимости позднего ужина, который монгол мог бы взять на себя. Но плосколицый толстяк отреагировал непатриотично.

— Дрянь народ! — сказал он убежденно. — Жадный, грязный. Воровать любят все.

«А если он все же бурят, — растерялся Ревокур, — буряты, наоборот, монгол ненавидят.»

— Ну, где как, — ответил он уклончиво, — меня вот кумысом угощали, бешбармак делали.

— Кумыс у них плохой, мухи в нем плавают, выдержки нет. Жадные потому что. Не успеют поквасить, уже пьют. Мясо гостям жесткое дают, от старого барана. На подарки надеются.

— Да, — согласился Ревокур, — подарки они любят. И мух много.

Он никогда не был в Монголии, но слышал рассказы ребят, гонявших туда скот. Кроме того бывал в Средней Азии, бродил по горам, общался с кочевыми скотоводами. И надеялся, что основные обычаи чабанов не слишком различаются.

Сосед хрюкнул нечто непереводимое и повернулся к Ревокуру всем телом. Жирный загривок не позволял ему ворочать головой отдельно от туловища:

— Жрать хочешь? Так и скажи. Чего вокруг да рядом суетиться? Денег не дам, мало русских денег осталось, а тугрики здесь не обменяешь. Накормить дам. У меня баба чистая, без мух готовит.

Он развязал один из баулов, достал кусок вяленого мяса, лаваш, бутылку с кумысом, лук, чеснок, головку мягкого сыра.

— На ешь. Тарасун пить будешь?

Ревокур вспомнил, что тарасун — это, вроде, самогон на молоке и на всякий случай отказался.

— Тогда пей кумыс. От него душе хорошо. Ешь все. Не съешь — так возьми. Мне не надо, я дома скоро буду.

Непонятный сосед отвернулся и прикрыл глаза. Голодный алкаш посмотрел на него благодарно. Он чуть не расплакался, так отвык от людской доброты. Конечно, сосед приметил, что он тут давно сидит и слюни глотает. Большого ума не надо, чтоб понять. Спасибо тебе, кто б ты не был: бурят ли, монгол.

Ревокур разложил лакомства на правом свободном сидении и приступил к трапезе, стараясь не торопиться и хоть немного прожевывать пищу.

* * *