Юг без признаков севера

– Бестолку. Они тупые, никакого воображения. Мне психоаналитики не нужны. Я слышал, они заканчивают тем, что сексуально злоупотребляют своими пациентками.

Мне б хотелось быть психоаналитиком, если б я мог выебать всех женщин; а если не считать этого, их профессия бесполезна.

Мой врач сгорбился на табуретке. Он еще больше пожелтел и поседел. Все его тело корежило. Ему почти пришли кранты. Хотя приятный парень.

– Ну вот, я избавился от своей жены, – сказал он. – Все кончено.

– Прекрасно, – ответил я, – расскажите мне о том, как вы были нацистом.

– Что ж, выбора у нас не было. Нас всех просто загребли. Я был молод. То есть, черт возьми, а что было делать? Зараз ведь можно жить только в одной стране.

Поэтому идешь на войну, и если не сдохнешь, то окажешься в товарном вагоне, и в тебя будут швырять всякое говно…

Я спросил его, трахнул ли он свою славную медсестру. Он деликатно улыбнулся.

Улыбка говорила: да. Затем рассказал мне, что после своего развода он назначил свидание одной пациентке, зная, что неэтично так обращаться с пациентками…

– Да нет, я думаю, все в порядке, доктор.

– Очень интеллигентная женщина. Я женился на ней.

– Та-ак.

– Теперь я счастлив… но…

И он развел руками…

Я рассказал ему о своей боязни очередей. Он прописал мне Либриум.

Затем у меня на заднице появился рассадник прыщей. Я агонизировал. Меня связали кожаными ремнями, эти ребята с тобой могут сделать все, что захотят, дали местный наркоз и перетянули всю задницу. Я повернул голову, посмотрел на своего врача и спросил:

– А если я передумаю?

На меня сверху вниз глядели три физиономии. Его и еще двух. Он будет резать. Она подавать тампоны. Третья – совать в меня иголки.

– Вы не можете передумать, – ответил врач, потер ладони, ухмыльнулся и приступил…

В последний раз я видел его по поводу серы в ушах. Я видел, как шевелятся его губы, пытался понять, но ничего не слышал. По глазам и лицу я определил, что для него снова наступили черные дни, и кивнул в ответ.

Было тепло. У меня немного кружилась голова, и я подумал: ну да, прекрасный он парень, но почему он не выслушает о моих несчастьях, так нечестно, у меня тоже есть проблемы, к тому же я должен ему платить.

В конце концов, мой врач сообразил, что я оглох. Он вытащил что-то похожее на огнетушитель и засунул мне в ухо. Позже показал мне огромные куски серы… дело было в сере, объяснил он. И показал мне их в ведре. Они правда были похожи на пережаренную фасоль.

Я встал со стола, заплатил ему и ушел. Я по-прежнему ни черта не слышал. Мне было в особенности ни плохо, ни хорошо, и я думал, какой недуг, интересно, я принесу ему в следующий раз, что он с ним сделает, что он будет делать со своей 17-летней дочерью, влюбленной в другую женщину и собиравшейся выходить за нее замуж, и мне пришло в голову, что абсолютно все непрерывно страдают, включая тех, кто делает вид, что это не так. Мне показалось, что это нехилое открытие. Я посмотрел на мальчишку-газетчика и подумал, хмммм, хмммм, посмотрел на шедшего за ним и подумал, хмммм, хмммм, хмммммм, а у светофора возле больницы из-за угла вывернула новая черная машина и сбила хорошенькую девчушку в синем мини-платьице, светлые волосы, синие ленты, и она сидела на мостовой на солнцепеке, и алое текло у нее из носа.

Христос на роликах

То был маленький кабинетик на третьем этаже старого здания недалеко от трущоб.

Джо Мэйсон, президент “Мира Роликов, Инк.”, сидел за обшарпанным столом, арендованным вместе с кабинетом. Сверху и по бокам на нем были высечены надписи:

”Рожденный умереть”. “Некоторые покупают то, за что других вешают”. “Суп-говно”.

”Ненавижу любовь больше, чем люблю ненависть”.

Вице-президент Клиффорд Андервуд сидел на единственном оставшемся стуле. На столе стоял один телефон. Кабинет провонялся мочой, хотя комната отдыха находилась в 45 футах дальше по коридору. Еще было окно, выходившее в тупик на задворках, толстое желтое стекло впускало тусклый свет. Оба мужчины курили сигареты и ждали.

– Когда ты ему велел? – спросил Андервуд.

– В 9.30, – ответил Мэйсон.

– Неважно.

Они ждали. Еще восемь минут. Зажгли себе еще по одной сигарете. В дверь постучали.

– Заходи, – произнес Мэйсон. То был Монстр Чоняцки, бородатый, шести футов с гаком и 392 фунта весом. Чоняцки смердел. Начинался дождь. Слышно было, как под окном грохочет грузовой фургон. На самом деле – 24 фургона направлялись на север, груженые товаром. Чоняцки по-прежнему смердел. Он был звездой “Желтых Курток”, один из лучших роликовых конькобежцев по любую сторону Миссиссиппи – на 25 ярдов по любую сторону.

– Садись, – произнес Мэйсон.

– Стула нет, – ответил Чоняцки.

– Дай ему стул, Клифф.

Вице-президент медленно поднялся, всем своим видом показывая, что вот-вот перднет, не перднул, подошел и оперся на ливень, хлеставший в толстое желтое стекло. Чоняцки опустил обе свои ягодицы, достал и закурил “Пэлл-Мэлл”. Без фильтра. Мэйсон перегнулся через стол:

– Ты невежественный сукин сын.

– Минуточку, чувак!