Как проср.ли СССР

С другой стороны, в момент ельцинского путча Шапошников – как сообщает автор биографических словарей Николай Зенькович – заявлял, что готов направить на Кремль эскадрилью бомбардировщиков, чтобы уничтожить ГКЧП.

Факт занятный…

С третьей же стороны, когда 8 ноября 1991 года Президиум Верховного Совета России обсуждал вопрос о введении чрезвычайного положения в Чечне, Шапошников высказался против и заявил: «Бомбить не будем».

Факт тоже любопытный. Особенно с учётом того, что, по некоторым данным, Шапошников в апреле 1992 года хлопотал о передаче Дудаеву оружия и военного имущества «по остаточной стоимости».

Николай Зенькович пишет, что Шапошников был «самым улыбчивым советским ( точнее всё же – антисоветским. – С. К.) министром обороны», что он любил светские рауты и охотно давал интервью, особенно – молодым и красивым журналисткам.

30 декабря 1991 года Шапошников перестал быть министром обороны СССР по причине незаконной ликвидации СССР и пересел в эфемерное кресло «главнокомандующего» «Вооружёнными силами СНГ», не препятствуя разгрому Советской Армии и растаскиванию её по «национальным» «амбарам». Потом он болтался то в ельцинских, то в путинских «властных структурах» – вариант для горбачёвской «элиты» вполне обычный.

Я так подробно остановился на бесцветной «персоне» Шапошникова потому, что, с одной стороны, надо же было дать более подробный портрет хотя бы одного из высших убийц СССР, а с другой стороны, это ведь портрет того, кто несёт, пожалуй, основную персональную ответственность за убийство СССР.

Ведь «маршал» Шапошников был ответственным членом последнего состава Советского правительства и был обязан хотя бы осенью 1991 года исполнить свой конституционный долг и от имени Советского правительства поднять вверенные ему войска на защиту гибнущего конституционногостроя.

Не поднял.

Убиваемый с 22 августа 1991 года Советский Союз всё ещё не осознавал, что его убивают, но его убивали – ещё до 22 августа.

Так, 23 июля 1991 года Горбачёв согласовал с руководителями 9 союзных республик проект нового, развального, «Союзного договора», подписание которого было назначено на 20 августа 1991 года.

А через два дня, к слову, 25 июля 1991 года, за неполный месяц до ельцинского путча, в Москве на девяносто восьмом году жизни скончался последний из членов сталинской «команды» – Лазарь Моисеевич Каганович, один из основателей СССР.

Каганович испытал и совершил в жизни многое, но уж не знаю – отдавал ли он себе в последние свои дни отчёт в том, что он и его товарищи фатально ошиблись, поддавшись после смерти Сталина на провокацию Хрущёва и отдав хрущёвцам на заклание Лаврентия Берию? Ведь если бы не это, всё могло бы быть иначе и для Берии, и для Кагановича, и для его товарищей, и главное – для всего СССР и его народов.

Понимал ли это Каганович, я не знаю. И на этот вопрос не ответить уже никому.

К слову же: через неделю после кончины Кагановича, 31 июля 1991 года, Горбачёв и президент США Джордж Буш подписали в Москве неравноправный, предательский договор СНВ-1 о сокращении стратегических вооружений.

Буш и его «команда» прилетели в Москву в конце июля для последней инспекции готовности московских кукловодов и кукол к предстоящим финальным актам развала. Встречи Горбачёва и Буша – кадрового разведчика, – происходили «с глазу на глаз» или в крайне узком кругу.

Да, факт прилёта Буша в той обстановке был зловещим сам по себе, и через месяц после появления высших американцев в столице СССР этот факт становился особо разоблачающим. Но кому нужны были тогда разоблачения? В конце августа 1991 года в умах торжествовали разброд и абсурд.

Я же сидел 23 августа 1991 года в кабинете профессора Володина и, разговаривая с ним, с удивлением обнаруживал, что он к таким событиям тоже готов не был, хотя и должен был бы… Впрочем, я об этом уже написал.

В кабинет доносились не очень аппетитные кухонные запахи – Эдуарда Фёдоровича, недавнего «идеолога» «Советской России», переместили из хорошего кабинета рядом с главным редактором в захудалый коридор рядом с задами столовой.

Это тоже кое о чём говорило, в том числе и о том, что наш разговор сейчас фактически не может не быть бессмысленным прежде всего потому, что он не может быть результативным. И я стал его «сворачивать».

Попрощавшись с профессором Володиным и заглянув ещё к паре знакомцев, я окончательно понял, что делать мне в Москве нечего, говорить – не с кем и незачем.

Конечно, в столице СССР и в конце августа 1991 года имелись десятки, если не сотни тысяч, и даже, возможно, миллионы человек, которые не радовались произошедшему, были обескуражены, растеряны, смотрели в будущее с тревогой (как быстро выяснилось – вполне обоснованной) и оставались по духу и мыслям советскими людьми. Но все они оказались в те дни разобщёнными, неорганизованными, лишёнными руководства.