Билингсли отправляется в больницу навестить своего друга Хэтфилда, находящегося при смерти.
Когда Билингсли стоит у постели друга, тому вдруг становится хуже. Он с помощью жестов лихорадочно просит, чтобы ему подали ручку и бумагу. Билингсли дает ему требуемое, и Хэтфилд, собрав последние силы, что-то царапает на листке. Едва дописав, он испускает дух. Потрясенный Билингсли кладет бумажку в карман, в своем горе он не чувствует себя в силах прочесть ее.
Через несколько дней, будучи на поминках, Билингсли вспоминает, что на нем тот же самый пиджак, и значит, бумажка все еще лежит у него в кармане. Билингсли объявляет родственникам умершего: «Перед тем, как умереть, Хэт передал мне записку. Я не знаю, что в ней, но я хорошо знал Хэта, и поэтому уверен, что в ней мы найдем для себя слова ободрения!»
Достав бумажку из кармана, он громко читает:
«Ты стоишь на моей кислородной трубке!»
По иронии судьбы, философское течение, боровшееся за точное использование языковых средств, родилось среди британцев, — а ведь существует огромное число анекдотов, высмеивающих языковые комплексы жителей туманного Альбиона:
Один из прихожан зашел в гости к англиканскому приходскому священнику и между делом сказал:
— Преподобный, мне недавно рассказали забавный стишок. Мне кажется, вам он понравится, хотя должен предупредить, что он несколько неприличного свойства.
— Ничего страшного, — благодушно кивнул преподобный. — Немного фривольности не помешает!
Хорошо, тогда вот он:
— Кто был в девице? — переспросил преподобный. — Ужин?
— Нет, преподобный, Маурицио. Маурицио был в девице.
— О, да, да, разумеется, Томми! Что ж, весьма забавно, весьма забавно!
Через пару недель в гости к священнику зашел епископ.
— Епископ, — обратился к нему хозяин. — Один из моих прихожан рассказал мне забавный стишок.
Я бы с удовольствием рассказал его вам, если вы, конечно, не против небольшой непристойности.
— Пожалуйста! — отозвался епископ.
Вот он:
— В даме? — переспросил епископ. — Кто был в даме? Ужин?
— Нет, епископ. В даме был совершенно другой парень, по имени Маурицио.
И эти люди учат нас философии обыденного языка?