В ноябре по селу поползли слухи: будет амнистия.
А весной вернулись несколько мужчин; они стыдливо натягивали на уши береты или нахлобучивали шляпы по самые брови, стараясь спрятать свои бритые головы.
Эмилия специально ездила в Бухарест, к адвокату; он сказал, что на Паула эта амнистия не распространяется. Однако каждое утро по дороге в школу она подолгу стояла возле станции, всматриваясь в лица пассажиров, прибывших двенадцатичасовым поездом. Почему-то она надеялась, что если Паулу суждено вернуться, то приедет он именно этим поездом. За четыре года непрерывного ожидания эта надежда окрепла и превратилась в уверенность.
Во время весенних каникул она отпросилась с работы на два дня и поехала к нему — на свидание. Ночным поездом. Не желала она видеть средь бела дня эту колючую проволоку, насыпь из песка и вышки с часовыми.
В пустом купе стоял затхлый запах клеенки, протертой на скорую руку. Единственный попутчик — лицо его невозможно было разглядеть в тусклом синеватом мерцании ночника — битый час докучал ей, пытаясь завести разговор. Что-то в его вкрадчивых интонациях и нарочито плавных движениях насторожило Эмилию; она почувствовала, что спать нельзя — он тут же начнет распускать руки. Она застыла в напряжении, неотрывно глядя в окно, пока он не захрапел; так храпят старики — захлебываясь, точно в приступе удушья; в горле у него что-то страшно клокотало и свистело. Несколько минут Эмилия боролась с желанием зажать ему рот.