Казачий дух

Его отряд растворился среди чинаровых с платановыми деревьев, остальная группа понеслась по направлению к аулу, готовящемуся отойти в сон. Узкая тропа через рощу ощетинилась острыми сучьями, из-под копыт то и дело раздавались вскрики зазевавшихся мелких животных. Вслед всадникам сверкали раскаленные зрачки молодых бирюков и других хищников. Лес жил своей дикой жизнью, никакого вмешательства в нее не признающей. Наконец чащоба закончилась, кони вылетели на небольшой луг перед чеченским селением, до которого оставался всего один бросок. И в этот момент по всадникам ударили ружейные выстрелы. Они раздались из оврага перед аулом, поросшего мелким кустарником. Станичники пригнули головы к холкам скакунов, рассыпались веером, чтобы не дать противнику вести прицельный огонь. Кто-то из них вскрикнул, кто-то из раненных вцепился в гриву коня, стараясь не упасть на землю. Дарган понял, что отряд нарвался на засаду, заранее организованную горцами, и еще осознал, что младшую дочь с меньшим племянником чеченцы украли целенаправленно. Значит, дети кровников подросли и вместе со своими близкими родственниками решили таким вот образом отомстить за своих отцов. Атаман в поисках оберега машинально пошарил рукой по конской гриве, не нащупав твердого комочка, чертыхнулся в душе на то, что успел привыкнуть к талисману как дите к соске. В следующее мгновение, разодрав рот в яростном крике, он закрутил кабардинца на месте и вырвал клинок из ножен:

— Шашки во-он, — зарычал он, уверенный в том, что приказ дойдет до ушей казаков. — Станичники, за мно-ой, отцу и сыну!..

Терцы бросились на укрывавшихся за кустами чеченцев, обнаженные клинки сверкнули в лучах затухающего солнца, почти закатившегося за вершины снежных гор. Казаки старались не сбиваться в кучи, чтобы не мешать друг другу орудовать шашками и чтобы не попасть под слепой выстрел, каждый из воинов норовил выбрать своего противника, успевшего себя обнаружить и, стиснув зубы, молча бросался на него. Скоро звуки выстрелов сменились звоном закаленной стали, смешанным с гортанными возгласами горцев, заполнившими овраг. Чеченцы вертелись перед мордами казачьих коней скользкими угрями, кто-то из них бросился к своим скакунам, стоявшим неподалеку, и уже верхом стал вгрызаться в жестокую рубку. Абреков было больше, чем мог выставить один аул, значит, на подмогу к местным разбойникам пришли банды, кружившие по всему правобережью. У Даргана, рубившего шашкой направо и налево, пронеслась мысль о том, что вряд ли неуловимый Муса, приспешник самого имама Шамиля, остался стоять в стороне, когда его соплеменники надумали совершить кровную месть. К ней он имел самое прямое отношение, потому что до сих пор не сумел отомстить ни за деда, ни за отца, ни за двоих своих теток, погибших от руки Даргана и его жены Софьюшки. Чувствовалось, что его тень, обтесанная в стычках с двумя сыновьями атамана, когда он потерял левую руку с левой ногой до колена, присутствовала здесь негласно. Полковник крутился в седле волчком, надеясь приметить хотя бы одного из кровников, которых он узнал бы в лицо. Нужно было обрубить корни, питающие кровью этот страшный горский обычай, чтобы остальные чеченцы из многолюдных тейпов Даргановых с Бадаевыми перестали стремиться к кровавым стычкам. Но уворачивались от его шашки абреки все больше незнакомые, как один с крашенными хной бородами и усами, говорившими о непримиримости их к русским колонизаторам, пришедшим на эту землю. Это были исчадия ада в подоткнутых за пояса черкесках, не щадившие в левобережных селениях ни старого, ни малого. Обходить их стороной было бы себе дороже.