Керченское сражение. От Крыма до Рима

В конце июля миновала опасность нападения фран­ко-испанского флота. Соединенная эскадра, приведя себя в порядок и пополнив запасы, покинула Ионичес­кие острова.

Двое суток дрейфовали корабли при полном штиле в южном проливе между Корфу и Видо. Наконец ветер «пошел», и корабли легли на курс к Мессине. В начале августа с салинга флагмана увидели клубившуюся шапку Этны. Корабли, лавируя при противных ветрах, бросили якоря на рейде Мессины. Наконец-то прибыл курьер от генерал-фельдмаршала Суворова.

Командующий сообщал о недавних победах и просил:

«Милостивый государь мой, Федор Федорович! 06-ратя теперь виды свои на Геную, выступил я теперь в поход. Мне надлежит осилить некоторыми крепостя­ми; трудности, препоны отнимут у меня довольно вре­мени, как и изготовление к горному походу…»

Ушаков взял письмо, продолжая читать, подошел к висевшей на переборке карте:

«Главные силы неприятельские около Генуи, субси-стенцию они получили водою из Романии… генуэзцы кормятся сами из чужих мест, то есть особливо, и в большом виде припасы свои получали они из Афри­ки и Архипелага. Союзные флоты нынче господа моря и легко в том препятствия утвердить могут…»

Просьба Суворова была предельно ясна.

На следующий день Ушаков наставлял перед похо­дом вице-адмирала Пустошкина. В подчинение ему вы­делялась эскадра из семи кораблей.

— Генерал-фельдмаршал просил о крейсерстве у генуэзских берегов. Смотри сам, Павел Васильевич, по обстоятельствам и в тех местах, где сочтешь нуж­ным, действуй по своему усмотрению.

Флагман не любил слишком опекать своих коман­диров.

— Ваше высокопревосходительство, — обратился Пустошкин к Ушакову, тот кашлянул. Два месяца, как он получил известие о присвоении ему звания адмира­ла, а все еще не привык к подобному обращению. Пус­тошкин продолжал: — Полагаю, сноситься с вами буду через Сорокина.

Федор Федорович сообщил Пустошкину, что Соро­кин следует в Неаполь, а затем с эскадрой направится в Палермо. Неаполитанский король усиленно желал иметь подле себя русских моряков. Видимо, одного Нельсона ему маловато. Перед расставанием Ушаков поделился мыслями, что в Петербурге про Корфу по­малкивают, и о том, что целое Неаполитанское коро­левство освобождено нашими моряками. Анкона бло­кируется, Венецианский залив весь очищен.

—   До Бога высоко… — Пустошкин кивнул на вос­ток, — туда далеко…

—   Коли бы так, еще полбеды. — Ушаков махнул ру­кой. — Свои же союзнички в тоску вгоняют. С Кадыр-беем одна морока, австрийцы норовят водить за нос, ан­гличане обманом обойти… Ну, да Господь с ними, он им и судья. Нам службу, Павел Васильевич, править на­добно, Отечеству с пользой, авось внуки нас в небреже­нии не оставят, — закончил Федор Федорович.

Пустошкин встал.

— Уведомляй меня, Павел Васильевич, рапортами обо всех случаях. Прощай, с Богом.

Они обнялись.

Всякий раз расставаясь со старым товарищем, хоть и ненадолго, Федор Федорович не мог наверняка пред­полагать, увидится ли он с ним или нет. На суше, перед боем, друзья расстаются в надежде, что пуля их поща­дит. В боевых походах моряков подстерегает вдобавок не менее опасный противник — стихия морская: сколь­ко кораблей и людей сгинуло безвестно в морской пучи­не. Не знаешь, не ведаешь, когда обрушатся на тебя са­танинские силы. Однако эскадра целый год в Среди­земноморье, а потерь в кораблях не было…

Проводив Пустошкина, Федор Федорович обошел корабль.

Солнце вовсе успело скрыться за складками гор, а на востоке уже зажигались первые звезды.

Сумерки в этих широтах коротки даже летом, ночь подкралась незаметно и быстро вступила в свои права. На баке матросы коротали время перед отходом ко сну, перекуривали у фитилей, балагурили, пересмеива­лись, затягивали песни.

«Да, лихо служителям, — адмирал остановился у фальшборта. Вот и турецкие матросы из повиновения выходят. Кадыр-бей докладывал, не ровен час, взбун­туются. Домой рвутся, не дает им русский флагман ни покутить, ни ограбить, оттого и удрать думают. Ан ру­сачки-славяне недоедают, недопивают, а на вантах да брасах в шторм не робеют. Не говоря уже про канони­ров — хоть на корабле, хоть на берегу… а штыковой бой… Всю Италию прошли, поди, на Рим ско­ро…» — Ушаков вздохнул, продолжая размышлять: «Полгода миновало, как овладели Корфу, живота не жалеют на благо Отечеству, а Санкт-Петербург особо не жалует. Вон турецкий султан и то прислал перо с брил­лиантом… А свой император помалкивает. — Федор Федорович спустился в каюту. — Сколько писем ото­слал в Константинополь посланнику Томаре; и корабли худы, и провианта нет, и денег нет. Тайный советник ответы шлет, а о том ни слова».

Вестовой зажег свечи, принес чай. Адмирал подо­двинул бумагу.

Напомнить надо посланнику:

«Крайне беспокоит меня, столько много писем я к вам переслал, пишу беспрестанно, но по вашим пись­мам кажется, что вы их совсем не получали… За всем моим старанием и столь многими неусыпными труда­ми и речением из Санкт-Петербурга не замечаю соот­ветствия, вижу, что, конечно, я кем-нибудь или каки­ми облыжностями расстроен». — «Пусть Томара про­буждается, уяснит действо наше».