— Видишь, встречу Фест проводит вполне грамотно, но, однако, чуть-чуть переигрывает. Хорошо, что Чекменев сейчас в расстроенных чувствах. Я вот разницу улавливаю. Двойник, в силу другого воспитания и жизненного опыта, держится пожестче тебя и по сторонам оглядывается чаще и пристальнее. Что и естественно, мир вокруг все же не родной. А мы ведь с ним довольно долго тренировались. Но это не беда. Для дебюта все равно неплохо.
Шульгин отключил экран слежения, когда Фест растворился в толпе, а Чекменев продолжал сокрушенно рассматривать спущенные колеса.
— Кто ж это так с ним пошутил? Не иначе — ночные таксисты. Ну, нам это только на руку. Еще минут двадцать в запасе имеем. Держи, — он протянул Вадиму совсем маленький прибор, называемый здесь «видеоплеер». На коробочке чуть больше спичечной имелся экран размером в две почтовые марки, тонкие провода заканчивались капсулами величиной с горошину. Обращаться с этой техникой Ляхов уже умел.
— Просмотри и прослушай их разговор по секундам. Наизусть все реплики выучи, чтобы при встрече с генералом — никаких разночтений и самодеятельности. И — пора «домой».
Вадим шагнул в прихожую своей «камеры», торопливо разделся, включил на полную мощность воду из крана и присел на край ванны, чтобы быстренько уяснить, о чем там вел беседу двойник с генералом. Канву-то разговора и идею его он в общем знал, но тут важны были именно детали, конкретные слова, интонации, да и сам маршрут тоже. Вдруг для достоверности придется ввернуть внешне малозначительную, но точную географическую привязку конкретной фразы к местности.
Глава 6
Возвращаясь домой, Чекменев был готов к чему угодно. К автоматной очереди в лобовое стекло машины из любой густой тени под деревьями, к вылетевшему на встречную полосу тяжелому грузовику. И, въезжая во двор своего коттеджа, ставя машину в гараж, поднимаясь на крыльцо, тоже испытывал тяжелый внутренний напряг.
Только когда закрылась за ним массивная, пуленепробиваемая дверь, когда перещелкал он в позицию максимальной активизации тумблеры всех систем внутренней защиты, немного отпустило.
Такого состояния он давно не испытывал. А ведь вроде ничего такого особенного не случилось. Бывали, не раз бывали куда более тревожные, даже безвыходные ситуации. А тут чего ж? — ну, не сумел четко разыграть заранее намеченную партию, противник нашел совершенно неожиданный, непредусмотренный теорией дебют, получил перевес в качестве.
Ладно, проехали, другой раз умнее будем. Ну, по., том поговорили приватно с товарищем, сообщившим не совсем обычные вещи. Ну — узнал он, что Вадим Ляхов легко умеет покидать особо охраняемые помещения и возвращаться в них, не отключая тревожную сигнализацию, а просто ее игнорируя. Иначе ведь, будучи один раз отключенной, она не смогла бы выдавать на пульт стандартные показатели нормы. А он, ушел, пришел, и все осталось, как было.
Не выдержал, снова набрал порученца.
— Что с объектом?
— Все в порядке. Помылся в ванне, сейчас лежит на кровати, курит, читает. Не разберу издали, что именно…
— Неважно. Как выглядит?
— Похоже, полная норма. Возле кровати на полу бутылка. Глотнул из нее один раз, больше не трогает.
— Техники ничего не говорили? Сбоев напряжения, помех на экранах, посторонних звуков на пленке не было?
— Никак нет, все чисто. У нас же не один объект на контроле, и сети эапараллелены…
— Ладно, все. До завтра он меня больше не интересует.
Бросил трубку на рычаг. Нет, это совершенно черт знает что!
С другой стороны, чего уж так нервничать? Что, проще было, когда сразу пять человек исчезли мгновенно и неизвестно куда? А потом еще и живые покойники объявились. Причем он тогда совсем ничего не знал, вынужден был полагаться только на смутные речи Маштакова. И ничего, пережил как-то. Даже, можно сказать, с честью. Ну и сейчас, наверное, такой же точно скачок через боковое время. Без приборов? Ну и что? Этот вопрос тоже обсуждался. Нет, нет, надо отвлечься, как любит выражаться тот же Маштаков, от сложностей технической реализации и смотреть в корень. Все остальное — данность, которую нужно принимать как есть.
Но все же, отчего так погано на душе? Действительно, надо немедленно выпить и начать рассуждать трезво.
Достоевский, кажется, писал, что одно из самых непереносимых чувств — ощущение напрасно сделанной подлости. Нет, не тот случай. Подлости он не совершал. Нормальная работа, которую по определению не делают в белых перчатках.
Единственная причина дурного настроения — что он впервые за многие годы утратил контроль над ситуацией. Теперь не он, теперь его «играют втемную». Давай, значит, Игорь Викторович, примем и это, чтобы в подходящий момент, когда противник совсем этого не ждет, вновь овладеть ситуацией «Ад майорем деи глориам»[5].
Вот прямо сейчас и начнем. Иногда наедине с собой генерал любил рассуждать вслух. Если его никто не мог услышать, разумеется.