Контракт

Кирилл заказал еще один эспрессо, попросил записать счет на номер комнаты и неторопливо опустошил крохотную емкость. Что за слово-то «емкость», откуда взялось? В «Афине» посуда изящна, как ножки балетных, так соблазнявших друзей Александра Сергеича. Впрочем, ножки у балерин за отчетный период пленительности не растеряли, пожалуй, даже удлинились и обрели законченность. Отточенность обрели. Особенно эта с ума сводящая ложбинка на щиколотке, крохотная впадинка, и так уютно целовать ее, бережно припечатывать влажными губами, а когда еще и родинка в том местечке, как у Иры Соколовской, то это уже не поэма, это экспромт-фантазия! По возвращении — первым делом к Ирке. У-у, у ней еще и на затылке изящнейшем круглая темная родинка, с левой стороны, между мочкой и жестко зачесанными, но непобедимо выпрастывающимися и своенравной дымкой струящимися волосами, если подкрасться неслышно и носом в них уткнуться, она ойкает, пугается, а потом выкатывается звук сипловатым комом: «Кирилл! Я так соскучилась!» Он другого ничего от нее и не слышал. Глаза как-то попросил закрыть, сережку (день рождения как-никак!) осторожной ощупью в левое ухо вдел, затем вторую, она тогда тоже стоном выдохнула: «Кирилл! Я так соскучилась!» Остальное — молча.

Тридцать два фуэте не сходя с места крутит, не стуча по-козьи пуантами, как поголовье кордебалета; в любви податлива и беззвучна, как немая клавиатура. Ира, Иришечка, потом, не сейчас, — он стряхнул безмолвный призрак Ирочки Соколовской «QueenXXXII», как прозвали ее в театре, отстранил ее податливые плечи: «Не теперь, Ирочка, не время», — и вернулся к действительности.

Пора бы прогуляться, однако, уточнить акустику в зале, как рояль звучит на фоне оркестра, сколько надо лошадиных сил приложить, чтоб солировать, а не просидеть у рояля неслышной тенью на манер танцовщицы Ирочки. Будут вопросы — заставлю настроить к вечеру. Чтоб оркестру в лучшем виде представиться. Кто там дирижер? Войцехом звать, а фамилия какая-то неизвестная, немец, вроде из профессоров, из ученых. Концертирует мало. А за что ж его выбрали-то? Другие заняты — или игнор Барденну? Впрочем, его концерт исполняется редко ввиду небывалой пианистической сложности. Даже скорее из-за бессмысленной технической переусложненности обеих партий — фортепианной и оркестровой в равной степени. Может, другие дирижеры концерт и не знают. А репетиция только одна. Странно. Условие конкурса, ничего не поделать, у них так принято.

Кирилл вышел за дверь, невольно зажмурился от резких солнечных лучей, в тот же миг почувствовал, что мгновенно продрог. Обманчивое горное солнце. Он приподнял плечи, придержал воротник пальто — зачем только шарф в номере оставил? — ускорил шаг и почти бегом преодолел недлинный путь до концертного комплекса. Зал открыт настежь, оркестровое вступление волнами накатывало со сцены. Кто-то уже репетирует. Счастливчик. А ему самому чуть не до ночи маяться. Кирилл вошел в зал, неслышно присел в последнем ряду и увидел, что репетирует Вележев. Любопытно. Что же расскажет нам взволновавшее прессу и публику молодое дарование?

И пяти минут не прошло, как его скептическое настроение улетучилось бесследно. «Концерт» Барденна исполнялся без купюр, остановок и замечаний. Первое, что зацепило, — идеальный контакт пианиста и дирижера.

Эпическая тема вступления мощно прозвучала в оркестре, лирическим эхом отозвался рояль, эпизоды синкопированных вариаций в рондо третьей части на лету подхватывались скрипками, оркестр и солист экспериментировали со звуковыми эффектами регистров, интонации длились органично, и, что самое невероятное, Вележев идеально работал с тембрами!

Кирилл с ужасом осознал, что играет Митя совершенно другую музыку, сам он не понял и сотой доли, не расслышал в партитуре ничего такого, что достойно потрясения. Определение «забавный» показалось ему сейчас мнением школьника о «Евгении Онегине». Школьник осилил первые страницы, заскучал и захлопнул роман.

Этот школьник — он, Кирилл, не потрудившийся прочесть музыку толком. Игра Вележева его не просто потрясла — перепугала. Он слушал парня год назад, считал его сопляком, не в меру амбициозным, не увидел в нем соперника ни разу. И вдруг — взрослый, тонкий и умный музыкант, казалось, за год Дмитрий прожил десять жизней, так меняются после жестоких испытаний, долгих лет счастья или каторжных работ, это невероятно! В звучании столько глубины и силы, что за дьявол диктует ему скрытый смысл музыки? Кирилл делает «Концерт» как безделицу, красивые пассажи, эффектные вступления, виртуозная каденция. Что еще? Произведение казалось ему пустым, манерным, выхолощенным. Много звуков из ничего.

Вележев играл гениальную музыку, в ней опустошение, смерть, безмолвие небытия и затем — нарастающий протест, чудо воскресения. И последние мелодии, аккорды, фанфарные зовы, переливы арфы под трескотню тарелок и рокот барабанов сливались не в гул, как у Кирилла, а становились гимном любви и красоте, торжествующим над хаосом тлена и разложения.