Контракт

Охранник, что ли, напился и слоняется по отелю, проверяет, все ли в порядке? От изумления, от инстинктивного ужаса я даже вскрикнуть не могла, окликнуть его не получалось, как во сне, когда все понимаешь уже, но обездвижен, высвободиться от кошмара не можешь. Или я еще сплю, мне лишь привиделся ужасный облик, сверкание дикого взгляда? Может, ограбление в гостинице и он преступника ищет? Ищет преступника в розовом раю? В Андреевой ванне? Мне хотелось крикнуть: «Тео, Тео!» — но зовы застревали в горле, я закашлялась. А потом будто мощная джакузная струя в голову ударила, я удивилась, что такая усиленная программа в этой хитроумной ванне, от удара обмякла вдруг, съехала в воду всем телом, в воду, под воду… Больше ничего не было, только вода. И длится сон, что захлебываюсь. Противно, горлу больно, тошно.

А ведь как мне с Тео повезло! Так и не сказала ни разу, как любила, нет, как люблю, это просто кошмарный сон, а я жива, Тео, я люблю тебя!

Тоже мне горе — потеря тела, поправимо, хоть и морока, морок, обморок. Я вижу, слышу, я помню. Все помню.

Взлет Илониных ресниц, блестят изумрудные звезды, сверкает задорная зелень бесстыдных доверчивых глаз.

И ведь письмо написала Илоне, написала, да отослать не успела, останется она без письма. Без меня, одна теперь одинешенька. Прости, Илона, девочка моя…

Виталик увидел пустую комнату, кровать застелена аккуратно, по-военному. Из ванной донесся шум, его туда позвали! И он пошел на зов.

Удачный день, ничего не скажешь. В ванной плещется мерзкая баба, что у детей отца крадет. Он и не знал, что ненависть так сильна. Взрыв ненависти, контузия у него. Глух, глуп. Но зряч. Женщина смотрела на него с таким удивлением, он чуть задержался, захотел ей все объяснить. Но не успел объяснить. А потом некому было. В темноволосую голову похотливой твари, нимфоманки треклятой, продроченной напоследок массажными струями, он попал с первого раза, почти не целясь, ненависть вела прицельный огонь.

Удивленный взгляд стал кровавым, женщина сползла вниз, просматривалась еще, но вода темнела, наливалась кровью, как глаза разъяренного быка. Широкий квадрат зеркала со скошенными углами напротив, темная вода не отражалась, а будто расползалась в зияющую дыру, а рядом с дырой — он, Виталик. Такой маленький, незаметный. Непородисто, плебейски он выглядел, на орла парящего не похож. Выстрелил снова, теперь уже в расползающуюся дыру на зеркале, но промазал, попал в собственное отражение, в маленькую точку в верхнем углу. Он попал в самый угол, зеркало почти целехонько, пуля рикошетом проехала, вошла в стену. Орлиный глаз, образцовый выстрел!

Виталик вспомнил, что хвастаться образцовым выстрелом некому. Потом вспомнил, что никогда не сможет хвастаться этим выстрелом. Это неприятно. Но такова жизнь легионера. Никто не знает имена героев.

Он снял глушитель, но пистолет намеренно не прятал — до конца операции боевое оружие наготове. Вьюном пересекая комнату, ежесекундно проверяясь, оценивая ситуацию, Виталик отворил балконную дверь, цепкими движениями спустился по стене, спрыгнул — и скатился в лесную полосу, а там и до машины рукой подать.

Уже в «вольво» он перевел дух. Такая удача, выполнил задуманное, легко!

Дорога пустынна, слышен любой шорох, тренированным слухом он выхватил гудение приближающейся машины еще задолго до поворота, потом показался черный аппарат, бодрое шелестение отлаженного двигателя.

Во дела! — это Андрюхин «мерс», Виталик разглядел лицо брата, непроницаемое, будто из камня вытесанное. Всегда одинаковый: гордый, сильный, беспощадный. Не сомневающийся.

Справа от Андрея сидела небольшого роста женщина, голова на одном уровне со спинкой кресла, но можно разглядеть: блондинка.

На лбу каплями выступил пот, Виталик затрясся, завыл: братан о светлых волосах любовницы пел не раз и не два, дурак он, Виталик. Темные были волосы у дамочки, что в ванне плескалась, почти брюнетка, да.

Он снова ошибся. Не промахнулся, но все равно ошибся. Как и тот глупый мальчишка в степи, запросто подстреливший орла. Так, от нечего делать.

Второе письмо Тины