Контроль над разумом и другие сражения холодной войны

— Если мы увидим, что Германия побеждает, нам следует помочь России. А если будет побеждать Россия, мы должны помогать Германии. И пусть они убивают друг друга, сколько могут; хотя я ни в коем случае не хочу видеть Гитлера в роли победителя.

Многие американцы не видели особой разницы между нацистским и сталинским режимом. Такой точки зрения придерживался известный американский дипломат и специалист по России Джордж Кеннан, чье имя не раз возникнет на страницах этой книги.

24 июня 1941 года, через день после нападения нацистской Германии на Советский Союз, Кеннан писал своему другу:

«Россия безуспешно пыталась обеспечить свою безопасность за счет компромиссов с Германией и направить немецкие военные поползновения на Запад. Москва заботилась исключительно о собственных интересах. Надо реалистически оценивать настоящее положение России: эти люди вели опасную игру и должны теперь сами нести за это ответственность. Подобный взгляд не помешает оказывать ей материальную помощь, поскольку этого требуют наши собственные интересы, но это не позволяет нам отождествлять себя с воюющей Россией политически и идеологически. Более правильно считать Россию «попутчиком», пользуясь принятым в Москве термином, а не политическим союзником».

Историю холодной войны, которая почти без промедления сменила войну горячую, принято отсчитывать от фултонской речи Уинстона Черчилля. Но когда в марте 1946 года Черчилль говорил о «железном занавесе», разделившем Европу, и призывал Соединенные Штаты объединить усилия с Англией, чтобы противостоять мировому коммунизму и Советскому Союзу, холодная война уже началась.

Мысленно возвращаясь к счастливым и волнующим событиям весны сорок пятого, политики и историки еще долго будут пытаться понять, почему вчерашние союзники так быстро стали врагами? Радость советских и американских солдат-победителей, встретившихся на Эльбе 26 апреля 1945 года, была искренней. Но уже через несколько месяцев союзники оказались по разные стороны баррикады. И многие десятилетия они будут считать друг друга врагами и всерьез готовиться к войне. Память о союзе в борьбе с нацизмом исчезнет быстро, а след холодной войны останется надолго, если не навсегда.

Была ли холодная война неизбежной? Кто начал холодную войну? Кто произвел первый выстрел? И зачем? Вот вопросы, на которые не так-то легко дать ответ.

Судьба послевоенной Европы решалась в Крыму, когда еще шли бои. 4 февраля 1945 года открылась Ялтинская конференция великих держав. Царила атмосфера практически полного согласия. В первый же день первый заместитель начальника генерального штаба Красной армии генерал Алексей Иннокентьевич Антонов попросил союзников нанести авиаудары, чтобы помешать немцам перебросить подкрепления на восточный фронт. Он особо выделил три транспортных центра — Берлин, Лейпциг и Дрезден. Союзники откликнулись. В ночь на 13 февраля на Дрезден обрушились бомбы. Когда ковровые бомбардировки Дрездена закончились утром 15 февраля, официальное число погибших достигло сорока тысяч.

Сталин считал, что победитель в войне имеет право на территориальные приобретения. Он, во-первых, хотел, чтобы мир признал новые советские границы, то есть включение в состав СССР прибалтийских республик, территорий, присоединенных в результате раздела Польши, а также Бессарабии и Буковины, прежде принадлежавших Румынии. Во-вторых, Сталин хотел обезопасить страну от Германии, с которой дважды пришлось воевать. Для этого он намерен был создать вокруг Советского Союза пояс дружественных государств. Все территории, на которые вступила Красная Армия, должны были войти в советскую сферу влияния.

Сталин говорил своим партийным товарищам:

— В этой войне не так, как в прошлой. Кто занимает территорию, насаждает там, куда приходит его армия, свою социальную систему. Иначе и быть не может.

В определенном смысле британский премьер-министр Черчилль сам предложил Сталину поделить Восточную Европу. Это произошло еще до Ялты, в октябре 1944 года, когда Черчилль приехал в Москву. Премьер-министру показалось, что «дядя Джо проявляет большую, чем когда-либо раньше, сговорчивость». И Черчилль решил, что надо ковать железо, пока горячо.

В первый же день переговоров в Кремле он передал Сталину листок бумаги, на котором в процентах обозначил соотношение влияния Советского Союза и Англии в различных странах Европы. В Греции — девяносто процентов к десяти в пользу Англии. В Югославии пополам. В Венгрии пополам. В Болгарии семьдесят пять к двадцати пяти в пользу СССР.

Одни считают этот шаг британского премьера бесстыдной привычкой великих держав решать судьбы народов по глобусу. Другие — умным ходом в попытке сохранить за Западом какие-то позиции в Центральной и Восточной Европе.

При этом Сталин и Черчилль презрительно относились друг к другу.