Кот, который пел для птиц

Что касается нового объявления, Полли усомнилась, окажется ли этого достаточно, чтобы отпугнуть любопытных.

— Если этого будет недостаточно, мы добавим: ОСТОРОЖНО! ДИКИЕ звери! — сказал Квиллер. — А уж если не сработает и это, потрачусь на ров и подъёмный мост. Не то чтобы я был необщителен — мне просто не хочется, чтобы незнакомцы глазели на кошек в окнах. Мало ли что придёт в голову зевакам?

Глава третья

Квиллер, который никогда не любил рано вставать, теперь просыпался на рассвете: его будили птицы, собиравшиеся на утреннюю спевку, и сиамцы, жаждавшие к ним присоединиться. Коко и Юм-Юм занимали позицию перед дверью спальни, причём первый завывал оперным баритоном, а вторая, сопрано, брала высокие ноты. Приходилось подниматься с постели и переносить их в павильон. Юм-Юм хотела лишь ловить насекомых, садившихся снаружи на стекла, но Коко завораживали птичьи трели, чириканье и щебетанье. По мнению Квиллера, эта какофония напоминала звуки, которые извлекал из инструментов школьный оркестр Пикакса, готовясь начать выступление.

Захватив с собой в павильон кофе и пышки, он дивился звучным руладам, которые издавали крошечные пернатые размером с его полпальца. Чтобы не терять времени, Квиллер записывал в блокнот идеи для своей колонки.

Сейчас он собирался воздать должное преподавательнице, научившей его в десятом классе писать сочинения, — благодаря этой даме состоялась его журналистская карьера. Квиллер набрасывал карандашом:

Дорогая миссис Рыбий Глаз, где бы Вы сейчас
ни были…
Мне давно следовало высказать Вам, как
бесконечно я благодарен…
Ваше влияние, наставления и критические
замечания…
Необыкновенно проницательный взгляд…
Трудные задания, которые все мы ненавидели…
И так далее.

Когда он обсуждал эту идею с Полли, она подбодрила его, сказав:

— Помнишь письмо, которое я получила от хранителя музея в Нью-Йорке? Он благодарил меня за то, что я помогла ему, студенту, с заданием двадцать лет тому назад и пробудила в нём исследовательскую жажду. Я была так взволнована!

Кульминационными моментами в нынешней жизни Квиллера были уик-энды в обществе Полли Дункан, которые начинались с субботнего обеда. Эта очаровательная женщина одних с ним лет обладала качествами, которые его восхищали: интеллектом, приятным голосом, мелодичным смехом и литературными вкусами, совпадавшими с его собственными. Никогда прежде он не встречал никого, кто бы знал, что именно Честерфилду принадлежит высказывание: «Пусть болваны читают то, что написано болванами», и кого бы это волновало.

Полли обреталась в Индейской Деревне, жилом комплексе, расположенном на живописном берегу реки Иттибиттивасси. Когда Квиллер заехал за ней в тот субботний вечер, она тепло его приветствовала, а её величественный сиамский кот Брут наградил гостя дружескими шлепками своей большой лапы. Прежде, когда сиамец носил другое имя, он был заклятым врагом Квиллера. Теперь патрицианская кличка улучшила характер благородного Брута, как и то, что у него появилась маленькая подружка — кошечка той же породы.

— А где Катта? — спросил Квиллер.

Тут из-под комода выбрался крошечный котёнок, казалось состоявший из одних ушей и лап.

— Будьте хорошими кисками, — велела Полли, погладив здоровенного кота и прижав к себе кошечку, легкую как пушинка.

— Здравствуйте и до свиданья, добрый Брут и кроткая Катта! — с подчёркнутым почтением произнёс Квиллер.

В тот вечер они обедали в кафе Онуш, где посетителям предлагали блюда средиземноморской кухни. Направляясь к деловому центру в коричневом пикапе, они обсудили стоимость пропитания диких птиц… и проблему грязи в Центре искусств… и попытки ликвидировать неграмотность в их округе. Добравшись до покинутой шахты «Бакшот», собеседники резко умолкли. Хотя им приходилось сотни раз проезжать мимо, они всегда поворачивались, чтобы обозреть картину безмолвного запустения. Висевший на ограждении знак предупреждал, что здесь находиться опасно. Высокая железная ограда, воронка, которая образовалась при обрушении, и призрачный копёр шахты, высившийся над этим пустынным местом, навевали невесёлые мысли.

То был один из десяти таких же памятников прошлому процветанию Пикакса — неистовым дням до экономического спада. Теперь от десяти шахт не осталось ничего, кроме легенд и башен из поврежденного непогодой дерева.

— Когда я впервые сюда приехала, то как-то раз написала сонет о копре шахты, — призналась Полли. — Я помню только первые строчки, вот и всё:

О храм серебряный былых веков!
Как ты убог, и мрачен, и уныл!
Монстр ненасытный прежде здесь царил,
Питаясь кровью загнанных рабов!

— Неплохо, неплохо! — воскликнул Квиллер. — Это достойно Мильтона!