Кровавые девы

Из бумаг явствовало, что Петронилле Эренберг принадлежит недвижимость на северном берегу Невы, бывший монастырь святого Иова. Успевшая неплохо освоить санкт-петербургскую географию, Лидия тут же вспомнила: это на внешней границе мрачного, грязного кольца опоясывавших город фабрик, рукой подать от трущоб Выборгской стороны. Еще у нее имелся особняк на Садовой улице, в окрестностях Смольного, и «небольшое фабричное здание» по знакомому адресу, на Сампсониевском проспекте.

«И еще она явно обзавелась женщиной, согласившейся служить ей, БЫТЬ Петрониллой Эренберг при свете дня. Должно быть, это-то и заметил Распутин».

Лидия разложила начертанные четким писарским почерком документы в хронологическом порядке, примечая фамилии, даты, номера счетов.

Менять имена как перчатки для вампиров было не внове. Вот и Петра Эренберг – настоящая Петра Эренберг, обернувшаяся Неупокоенной в 1848-м, – приняла имя «племянницы», Паулины, а после, годы спустя, сделалась Петрониллой. Известно ли женщине, с которой Лидия познакомилась в клинике, зеленоглазой красавице в костюме от Дусе и собольем боа, флиртовавшей с Бенедиктом Тайсом при свете дня от имени Петрониллы Эренберг… известно ли ей, что у вампиров в обычае расправляться со слугами, когда в них минует надобность?

«Или она полагает, что ради нее из этого правила сделают исключение?»

При этой мысли Лидии живо вспомнилась Маргарет Поттон, распростертая замертво на их кровати, в Константинополе: восковое лицо, голубые глаза, не мигая уставившиеся в потолок, рот, разинутый так, будто в легкие вдруг перестал поступать кислород…

«Но если явиться к ней на порог с предупреждениями, – подумала Лидия, – она всего лишь расскажет о моем визите НАСТОЯЩЕЙ Петронилле, прячущейся в каком-нибудь темном склепе…»

Пример Маргарет и Исидро наглядно продемонстрировал ей, как непреклонна может быть обольщенная вампиром жертва, когда ее просят подумать над любым другим объяснением происходящего, кроме того, которое вампир внушил жертве во сне.

«Вдобавок я дала Джейми слово не делать этого».

Лидия сделала глубокий вдох, второй, третий. Образ Маргарет отступил в глубины памяти лишь через пару минут.

«А вот взглянуть на этот монастырь мне ничто не мешает».

Не в пример множеству так называемых загородных dacha на приусадебных землях богатых, домик позади дворца Разумовского был действительно домиком. Да, меблировка его четырех комнат куда больше походила на буколические декорации к сказочной пантомиме, чем на настоящее крестьянское жилище, но здесь по крайней мере не имелось ни собственного танцевального зала, ни облицованных мрамором ванн, как в «домике», принадлежащем супругу баронессы Сашеньки. Рину, крепко сложенную, невысокого роста кухарку, Лидия отыскала в подвале, мрачной кроличьей норе под полом кухни, подобно всем петербургским подвалам, сырой, точно колодец: бесцеремонности столичных дам, обычно представляющих слугам гадать, ожидать их к ужину или нет, она так и не переняла. Французский Рины ограничивался «кок-о-вен»[56] да «Жуайе Ноэль»[57], но Лидия записала для памяти несколько нужных русских фраз, наподобие «К ужину меня не будет» и «Пожалуйста, вели Сергею приготовить мне ванну». (Мылись в России совсем не так, как в Европе: русская баня оказалась чем-то отчасти похожим на заведения, известные в Англии под названием турецких бань. Однако в турецкую баню Лидия не ходила даже в Турции и, несмотря на вялые уговоры сестры Разумовского, Натальи, пользоваться бревенчатой банькой в конце посыпанной щебнем дорожки, возле реки, откровенно побаивалась.) Распорядившись по поводу ужина, Лидия сменила кружевное «домашнее» платье на броский, пестрящий темно- и светло-зеленым узором дорожный костюм от Пакен[58], приобретенный под присмотром Натальи («В этих английских нарядах вы, дорогая, похожи на чью-то невинную сестрицу…»), убедилась, что крохотная сумочка с набором отмычек пристегнута к нижнему краю корсета, отправилась в рощу и, пройдя ярдов около пятидесяти, вышла к конюшням, сверкавшим кремовой с золотом штукатуркой, словно миниатюрный Версаль, на полпути к дворцу Разумовского. Иван – единственный на конюшнях владевший французским – немедля принялся журить ее, точно добросердечный отец, за то, что Лидия не прислала с распоряжением приготовить экипаж и подать его к крыльцу одну из горничных, однако позволил ей присесть на скамью во дворе и поглядеть, как запрягают брогам.

– А надо бы, gospozha, отправить вас обратно, в izba, подождать там, как почтенной даме положено, – с усмешкой сказал ей кучер, пару минут спустя вышедший из своей каморки в консервативной «дневной» бордовой ливрее с голубым кантом, безукоризненно аккуратный, подтянутый, ничуть не похожий на «ивана». – Что скажет его сиятельство, а? Ну что ж, куда отвезти вас прикажете?