Крысолов

Выступал Фролов легко, много шутил, сам задавал вопросы аудитории. Подгорный, сколько ни вглядывался, не смог заметить на его лице даже тени пережитой потери. Однако в заключительной части своего выступления, уже заканчивая отвечать на вопросы присутствующих, Петр Михайлович неожиданно обратился к Подгорному:

— Максим, а у вас нет никаких вопросов?

— Я еще не успел сформулировать, — растерялся Макс.

— Жаль. Современному лидеру должна быть свойственна быстрота мышления. Мне почему-то казалось, что у вас есть это качество. В любом случае подойдите ко мне после окончания лекции. Нам есть что обсудить.

Фролов мгновенно вновь переключился на общение с аудиторией, а Подгорный так и просидел в задумчивости, не слушая ни вопросы зала, ни ответы Петра Михайловича.

В уже знакомом кабинете за полтора месяца ничего не изменилось, однако теперь Подгорный чувствовал себя в нем неуютно. Фролов молчал, то ли еще не решив, как построить разговор, то ли желая как следует помариновать своего собеседника. В конце концов Макс заговорил первым:

— Мои соболезнования, Петр Михайлович.

Подгорному показалось, что Фролов вздрогнул.

— Наверное, мне стоит и тебе сказать то же самое?

Петр Михайлович протянул Максиму несколько фотографий. Вот Наташа, подойдя сзади, закрывает ему глаза руками. Вот она, все в том же ресторане, целует его. А вот фото, где они уже в машине. Макс собирается выезжать с парковки, а Наташа, стоя на коленях, тянется к его лицу. Кто это снимал? Макс почувствовал, как багровеет.

— Петр Михайлович, понимаете…

— Я понимаю, — в голосе Фролова, к удивлению Подгорного, слышалась только усталость, — я все понимаю. Скажи мне только одно: ты знал про наркотики?

Макс сцепил пальцы рук, глубоко вздохнул и начал рассказывать. Фролов слушал не перебивая. Когда Макс закончил, Петр Михайлович еще какое-то время сидел в кресле, покачивая ногой в такт неслышимой мелодии. Макс, опустив голову, смотрел, как лакированный ботинок совершает движения по незамысловатой траектории. Наконец ботинок замер, а затем опустился на пол. Подгорный набрался мужества и поднял голову. Взгляд Фролова был обращен прямо на Подгорного, но этот взгляд не видел его, он не видел сейчас вообще ничего. Это был застывший взгляд мертвеца, и только маленькие капельки, выступившие из-под век и, словно две прозрачные улитки, ползущие сейчас по лицу, говорили о том, что этот человек жив и этому человеку больно.

— Эх, Максим, — наконец очнулся Петр Михайлович, — если бы вы мне сразу сообщили про этот кокаин, будь он проклят. Через час она была бы уже в клинике. Ей бы промыли всё. Кровь, желудок, мозги, в конце концов. Ее бы спасли. Почему вы мне рассказываете все так поздно? Почему вы все рассказываете мне все так поздно? — Он закрыл лицо руками и замер на несколько мгновений. — Мы похоронили Наташу на Троекуровском. Сходите к ней, Максим, попрощайтесь.

— Да… я знаю… я был, — не мог найти нужных слов Подгорный.

— Вот как? Это хорошо. Вспоминайте ее иногда, Максим. Вспоминайте, какая она была.

— Она была необыкновенная.

— Все мы необыкновенные, пока живы. — Фролов встал, показал рукой на фотографии. — Если хотите, оставлю их вам.

— Откуда это? — не удержался Макс от вопроса.

Петр Михайлович нахмурился. Он уже совладал с эмоциями, и теперь это вновь был не убитый горем отец, а высокопоставленный государственный чиновник.

— Это вам, Максим, урок, который не преподают даже в здешних аудиториях. Когда в сфере вашего внимания оказывается что-то интересное, то и вы сами оказываетесь в сфере чьего-то внимания. Следили, конечно, не за вами, следили за Наташей, хотя и она сама по себе, как вы понимаете, никого не интересовала. Не думаю, что вам нужны подробности. Всего доброго, Максим. И мой вам совет — сосредоточьтесь все же на занятиях. У вас осталось не так много времени до конца обучения.

Макс пожал протянутую ему руку, негромко хлопнула дверь, и он остался один в этом большом и неуютном кабинете. Весь мир вокруг него был сейчас таким же — пустым и неуютным.

После занятий, приехав домой, Подгорный сидел в машине, глядя на темные окна своей квартиры. Марина с детьми уехали, и до их отъезда не появилось и малейшего намека на то, что Марина собирается его простить. Дети не знали причину конфликта родителей, но, конечно же, не могли не заметить, что те фактически перестали общаться. Прощаясь в аэропорту, Макс присел на колени и обнял сыновей. Они прижались к нему, и детские губы, касаясь его уха, громко прошептали: «Папа, ты же помиришься с мамой?» Подгорный потрепал по волосам две детские макушки: «Все будет хорошо. Бегите к маме, она ждет». Потом он стоял и смотрел, как Марина шла к стойке контроля, а рядом с ней шагали его сыновья, за спинами они несли те самые рюкзачки, с которыми они ходили в поход прошлым летом. В горы, на пик Любви.