Крысолов

Осенью 1914 года Марина жила в квартире номер три дома шесть по Борисоглебскому переулку, между Поварской и Собачьей площадкой. Строгий фасад этого небольшого двухэтажного дома не соответствовал его сложной и причудливой внутренней планировке. Большая квартира под номером три, которую снимала семья Цветаевой, находилась на втором этаже и имела, в свою очередь, три, а точнее, два с половиной этажа: обычный и мансардно-чердачный, где многие помещения находились на разной высоте. Передняя; коридор; большая гостиная со световым колодцем в потолке; комната без окон, темная; большая, в сорок метров, детская; небольшая комната Марины с окном во двор; комната для гостей с одним окном — таков низ. Верх: закоулки, повороты, лестницы, ванная, кухня, комната для прислуги; просто чердак и еще две комнаты: мансардная, небольшая, и другая, значительно большая — Сергея.

У нее всегда было дома запустение. Марина патологически ненавидела домашнее хозяйство. Все было накидано, покрыто пылью, табачным пеплом. К Владе подошла маленькая, очень худенькая, бледная девочка и, прижавшись доверчиво, зашептала: Какие бледные платья! Какая странная тишь! И лилий полны объятия, и ты без мысли глядишь…. Влада похолодела от ужаса: дочке Цветаевой — Але — было, тогда пять лет, и она декламировала стихи Блока. Все было неестественным, вымышленным: и квартира, и Аля, и разговоры самой Марины — она оказалась увлеченной политикой, говорила, что агитирует за кадетов.

Влада достаточно быстро поняла, что политика — ширма, за которой Марина пытается скрыть раздирающие ее мучения в личной жизни. Она металась между мужем Сергеем Эфроном и вторым мужем Софьей, которая любила называться Андреем Поляниным.

Софья Яковлевна Парнок. Умна, иронична, капризна. Внешность оригинальна и выразительна. Большие серые глаза, бледное лицо, высокий выпуклый лоб, светлые, с рыжим отливом, волосы, грустный взгляд, свидетельствующий о затаенной печали, а может быть, надрыве. На облике Парнок сказался, вероятно, особый склад ее натуры и судьбы, что придавало ее манерам драматический, терпкий привкус. Позади — моментально распавшийся брак, ибо от природы Парнок была наделена сапфическими наклонностями. Не собранные в книгу стихи — строгие, созерцательные: о природе, об одиночестве, о душе.

Парнок очаровала Марину с первого взгляда. Влада лишь позже поняла, что Марину влекло преимущество возраста; лишившись матери, Марина тянулась к женщинам старше себя. Лидия Александровна Тамбурер, Аделаида Казимировна Герцык — это были любимые собеседницы, внимательные, снисходительные, понимающие друзья. Здесь же разница в возрасте была незначительна, но Владу не покидало ощущение странности, двусмысленности отношений, которое по началу пугало, а затем необыкновенно влекло. Образ старшей подруги Мариной мифологизировался.

Влада не хотела быть ее мужем. Они просто любили друг друга, и тогда Марина написала для Влады -

Вот и мир, где сияют витрины.
Вот Тверская — мы вечно тоскуем о ней.
Кто для Влады нужнее Марины?
Милой Владочки кто мне нужнее?
Мы идем, оживленные рядом,
Все впивая — закат, фонари, голоса,
И под чьим-нибудь пристальным взглядом
Иногда опуская глаза.
Только нам огоньками сверкая,
Только наш, он, московский вечерний апрель,
Взрослым — улица, нам же Тверская —
Полувзрослых сердец колыбель.

Однажды Марина и Софья уехали в Ростов. Марина уехала дней на десять, — напишет Сергей сестре Вере.

Цветаева Марина Ивановна (1892–1941) — русская поэтесса. Романтический максимализм в книгах Версты (1921), Ремесло (1923). В творчестве периода эмиграции — тоска по Родине, несовместимость поэта с окружающим миром (сатирическая поэма Крысолов), ненависть к фашизму. Лирическая проза, эссе о А.С.Пушкине, А.Белом, Б.Л.Пастернаке. Покончила жизнь самоубийством.

7 мая 1914 года, 10 часов утра, Петербург

здание Государственной Думы

В перерыве между заседаниями к Председателю Думы Родзянко подошел товарищ министра внутренних дел Джунковский.

— На пару слов, если позволите, Михаил Владимирович, — обратился он к Родзянко. На взгляд Родзянко, генерал был сильно взволнован.

Родзянко хорошо знал Джунковского, волновался тот лишь в крайних случаях.

— Я слушаю вас, Владимир Федорович, — сказал Родзянко, проводя Джунковского в свой кабинет.