Кто бы мог подумать?

То веник, весь в висюльках свалявшейся пыли, водрузит на кухонный стол. А соседка, ясное дело, раскричится: «Совсем уж ты, Лариса Ивановна, того! Стол хоть и не мой, а всё одно — на нём пищу ставят. Смотреть тошно». Зимкова отругнётся, но вяло, не по-обычному, потом думает: «Не рехнулась ли доченька? Какая ей надобность до веника касаться?»

То вдруг галоша вымытая — вся в ярких бликах — на диване очутится. Одна галоша. А другая где? Разве угадаешь. Тоже Танькиных рук дело. И когда это она галоши свои мыла? Сроду такого не бывало.

То лужицы по всему полу. Где подсохли, а где разлились, мокрёшенькие.

— Доченька, это чего ж такое? Неужто потолок в десяти местах протёк?

Танька смеётся:

— Какой потолок? Я тебе помогла, пол вымыла. Немножко только не кончила, на улицу побежала. Но это тайна, ты никому не говори!

Да этакую тайну за километр видно! И хороша помощь! Сама Зимкова сегодня браться за мытьё полов не собиралась, а теперь ползай с тряпкой.

А раз вообще какая-то перетасовка вещей получилась: на этажерке, на столе, на тумбочке с телевизором — да везде. Из посудного шкафчика Танина кукла с отбитым носом таращится, отцовы выходные ботинки в ящик с игрушками запрятались. Уж Михаил искал их, искал, на неё, жену свою, шумел. Танька вдруг как крикнет: «Ой! Я же, папа, твои ботинки на минутку в ящик с игрушками сунула, когда прибиралась!»

И прежде с Таней разное случалось: растеряшка она, недаром её ребята так кличут, суетиться любит, что поделаешь, раз такая уродилась.

Вот, к примеру, обронит галошу с валенка на лестничной площадке, стоит и смотрит: «Моя это или не моя?» А чья же ещё у самых дверей, и такая маленькая? Когда в их небольшом доме других и школьников нет. Одни взрослые да два грудника-близняшки, которые галоши пока не носят.

Бывало, бывало с Танюшкой, но чтобы такое…

И началось это бедствие с приборками да — не дай бог! — с мытьём полов после того морозного воскресенья, когда прибежала Таня с расчистки снега. Прискакала весёлая, радостная и объявила громогласно:

— А у нас фияска!

— Какая ещё фияска? — всполошилась мать.

— Не знаю… А, вспомнила: приятная. Вот какая! А ещё у нас тайна!

От матери родной тайна? Лариса Ивановна, понятно, приступила с расспросами. А Танька головой мотает и смеётся: «Ни за что не скажу!»

В школу, что ли, сходить, разузнать, что такое с девчонкой содеялось?

Но муж запретил строго-настрого:

— Не позволю на дочку жаловаться! Чтобы и ноги твоей в школе не было! На родительское собрание, когда позовут, сам пойду. Лучше бы поучила её убираться по-человечески.

Так и пребывала Лариса Ивановна в тихой панике.

А Танька довольная и развесёлая. Ворчит, плаксивится куда реже, чем прежде. Даже учиться стала получше: по чтению две пятёрки в дневнике принесла.

Толька Акимов

Жил Толька Акимов лихо и беззаботно.

Притаиться, чтобы не попасть под руку разбушевавшегося отца, — забота невелика. Главное, Шарика уберечь. А самому что — вмиг удерёт. Тем более Серафима, как страж, начеку. Папка если не в порядке, она Тольку живо к соседям спровадит, а не позднее время, так во двор, на улицу.

В тот вечер, как Костя его домой тащил, Толька нарочно прикинулся таким запуганным. Просто захотелось пожить в снежной пещере. И зло взяло, что насильно его волокут.

Двойки — не шибкая печаль, их ведь исправить можно. Выслушивать замечания учительницы нудно. Зато стрелки бумажные пускать на уроке, в спину кому-нибудь шептать небылицы, чтобы тот закорчился от смеха, — удовольствие. Одно на одно получается.

Неплохая, в общем, жизнь, всё в ней ясно. День за днём так и катится.

И вдруг в Толькину бездумную жизнь вошёл новый вожатый.

Костя этот поначалу был хмурый, сердитый, будто кто его силком к ним в класс притащил, а потом оказался простым и смешливым. О чём хочешь его спроси, вроде как старший брат у Тольки завёлся. И так здорово, что об отметках Костя никогда не спрашивает. От Светы, бывало, без конца слышишь и на сборе, и на переменах: «Какие отметки получили?» А Косте отметки без надобности. Толька сам как-то ему признался: «А я двойку за диктовку получил». А Костя: «Вот как? Не мешает нам подтянуться». Нам! Значит, они заодно, вместе… И никаких попрёков. Затея с «домашними тимуровцами» сначала показалась Тольке преглупой. Мусор вынести, посуду вытереть, за хлебом сбегать — чепуха какая-то!

Однако ребята с жаром рассказывали друг другу и Косте, как помогают они дома, стараясь сделать это незаметно. Придут мама или бабушка домой, смотрят, а уже и сделано! Будто добрые домовые у них побывали. Танька Зимкова, растеряшка суматошная, и та подскакивает от радости:

— И я стараюсь, так стараюсь! Что я, хуже других?

Тольку досада взяла: «А я, выходит, хуже?»

Дома в тот день он важно заявил Серафиме:

— Бабушки у меня тут нет, в деревне осталась, придётся мне обойтись тобой, Серафима. Давай вынесу мусорное ведро!

Серафима сразу расчувствовалась:

— Милый ты мой! Помощничек растёт! — И хотела Тольку поцеловать.

Толька отстранился:

— Но-но! Без нежностей! — Ухватил за ручку мусорное ведро и понёс.