Куда и как они переселились

Становой окончательно растерялся. Он испугался, как бы и в самом деле парашкинцы не исполнили своей угрозы; и чтобы доказать им всю незаконность их поступка, а также убедить в невозможности привести в исполнение их замысел, принял временную меру, в одно и то же время мягкую и целесообразную. Недалеко от деревни, возле водопоя, стоял бревенчатый загон, куда пастухи Петра Петровича ночью загоняли лошадей, а в жаркие часы дня — рогатый скот. Сюда и были с согласия Петра Петровича временно помещены с телегами и лошадьми парашкинцы, с помощью понятых, взятых из окрестных деревень; помещены до тех пор, пока не сознаются в незаконности своих действий и не откажутся от желания бежать.

Так прошли два дня, в продолжение которых становой наблюдал за действиями парашкинцев, пытаясь от времени до времени вести с ними переговоры, а парашкинцы оставались в загоне и отказывались отвечать. Из места их стоянки поднимались испарения; под ногами их образовалась грязь; лошади их стояли без корму; сами они также оставались не евши. Но, не обращая внимание ни на свое положение, ни на увещания, твердо держались только за одну мысль и высказывали лишь одно решение.

— Убегём! — говорили они на все увещания. Становой прожил еще полтора суток, задержанный в деревне неожиданным происшествием: умер дедушка Тит скоропостижно и неизвестно когда. Его нашли в избушке уже закоченелым; он сидел на лавке, облокотившись на стол; подле него стояла деревянная чашка с водой, лежала ложка и небольшой сухарь хлеба, а у ног его терлась пестрая кошка. Становой волей-неволей должен был остаться в деревне, хотя на него напала такая меланхолия, что он с минуты на минуту собирался ускакать из зачумленного места. Действительно, истощив все средства убеждения, все более и более одолеваемый черными мыслями и тоской, он поглядел-поглядел и махнул на все рукой.

— Черт с вами! Живите как знаете! — вскричал он и уехал.

А через несколько дней после его отъезда парашкинцы бежали. Только не вместе, и не на новые места, куда было повел их солдат Ершов, а в одиночку, кто куда мог, сообразуясь с направлением, по которому в данную минуту устремлены были глаза. Одни бежали в города: так, солдат Ершов очутился в Питере и долгое время продавал на Гороховой дули, одетый все в ту же шинель с одной пуговицей, дряхлый и худой. Другие ушли неизвестно куда и никем после не могли быть отысканы, продолжая, однако, числиться жителями деревни. Третьи бродили по окрестностям, не имея ни семьи, ни определенного пристанища, потому что в свою деревню ни за что не хотели вернуться.

Так кончили парашкинцы; вместе с ними кончился и героический период деревни, вступившей после того на путь мелочей и пустяков.

[1]