Ладинец

На дороге в хмурой пелене утренней показался отрядец о полтора десятка. Еленку в озноб кинуло, от страха язык отнялся.

– Все, Еленка, все. Свои, – Влас говорил тихо, словно ветерок в листве шептал. – Акимку вижу, брата своего старшого. Не бойся…

И замолк, упал на нее, придавил туловом боярышню.

– Влас, Власка! – запричитала, заплакала. – Ты не смей! Помирать не смей! Я тебя выхожу! Сейчас травок запарю, Влас!

Глава 12

Власий вздохнул глубоко, словно вынырнул из омута. Глаза распахнул, огляделся, да понял, что лежит в теплой избе на лавке и под чистой шкурой. В углу малой ложницы образ святой, под ним лампадка теплится. Свеча кривенькая на столе стоит, коптит и огоньком покачивает.

Под рукой что-то гладкое да теплое. Подумал было, что шёлк, да и одернул себя: откуда тут шёлку взяться. Тяжко приподнял голову и увидел Еленку: сидела прямо на половице, склонила голову на его лавку, спала. А сама крепенько за его рукав держалась и не чуяла, что большая Власова ладонь на ее макушке лежала.

– Шёлк… – прошептал тихо. – Вот они, косы-то твои какие.

Еленка вздрогнула, вскинулась, глаза распахнула.

– Влас, Власка!

Не думал боярич, что гордячка эта плакать умеет. Рыдала так, что самому выть хотелось: головой ткнулась в его бок, скулила, как кутёнок слепой, что ищет мамку свою.

– Будет, ну будет тебе, – гладил по теплой головушке, утешал, да без привычки неумело так. – Елена, уймись, прошу. Всю рубаху измочила. Не инако плыть придется, глянь, слёз-то налила. И чего рыдаешь? Живы все.

– Вла-а-а-с…ты ж из-за меня-я-я-я… – Жалилась или прощения просила?

– Елена, пить дай. Помру от жалости, так, когда еще придется водицы свежей испробовать? – вот и жалел, и радовался.

Сам не понимал, с чего такое счастье: сидит девка, рыдает. Миг спустя и уразумел, что по нему убивается, и с той мысли заулыбался.

– Пить? Ой, мамочки, что же это я… Сейчас, сейчас, – вскочила, метнулась рыбкой проворной к столу и подхватила кружку. Поднесла к его губам, а сама теплой рукой обхватила его за шею, приподняла.

Влас пить не торопился: уж очень отрадно было, что хлопочет гордячка, суетится вокруг него, а пуще всего то, что прижимает к себе нежно.

– Спаси тя, Елена Ефимовна, – утер губы рукавом. – Ты чего рыдать-то надумала? Раньше надо было, когда на волосок от смерти бегалась.

Она не осердилась, как ждал того боярич, а встала и поставила кружку обратно. А уж потом обернулась к нему и взглядом таким обожгла, что после него и помереть не жалко: и теплота в нем, и еще что-то непонятное, но уж очень волнительное.

– Власий, ты же из-за меня там. Я ведь подвела под мечи? Не отвечай, сама дотумкала. Узнал меня тот в шапке. Ляхов по следу пустил. Перстни мои запомнил, – лоб наморщила, будто наново плакать собралась. – Не послушалась я тебя.

– Елена, придется и мне рыдать сей миг, – устало опустил голову на лежанку.

– Чего это? – подошла осторожно, снова уселась на половицу и в глаза заглядывала.

– Того это! Третьим разом меня от смерти оборонила. Вот и буду рыдать от стыда. Что смотришь? Ведь кто узнает, что боярышня теремная за меня ратилась, позору не оберешься, – Влас хохотнул и поморщился: плечо дернулось болью, а шею огнем ожгло.

Она хоть и улыбнулась, но слёз не сдержала. Влас и дышать перестал, глядя в синие блесткие глаза. Сердце трепыхнулось, бухнуло о ребра.

– Власий, тебя ведь дожидалась. Ты день пролежал и вот уж ночь на исходе. Рассвет недалече. А мне ехать надо.

– Чего? – слова-то в глотке застряли, мысли врассыпную. – Куда ехать?

– Так в Череменец. Я брату твоему все уж обсказала, что не сложилось промеж нас. И про обещанье твое тоже говорили. Он и согласился. Возок мне нашел, двух ратных дал. Отсюда до скита всего два дня, Влас. И поспешать надо, инако дожди пойдут, дороги размоет. А тогда уж ждать снегов. А Лавруша там один, разумеешь? – голос ее понежнел. – Власий, ты не сочти за труд, отправь мне, когда нето, горсть деньги из сундука. Обустроиться надо.

Влас все понять силился, что она ему говорит, все смотрел на косу ее тугую, на летник новый. А когда разумел, едва не подскочил. Однако сил хватило только чтоб сесть на лавке да и то с натугой.

– Ты…да ты… Куда?! Сказал, что сам тебя отвезу, так чего трепыхаешься? – озлился. – Обсказала она! Болтушка торопливая!

– Власий, ты чего вскинулся-то? Ты ляг, ляг, – поднялась, положила руки ему на плечи и на лавку толкала. – Тебе лежать и лежать. Крови-то пролил немало. Какой ты провожальщик сейчас? Аким вон и весть в Сомово послал, что лежишь ты в немощи. Уж лекарку ждут. Ты чего?

– Да отлезь ты! – руки ее спихнул и уселся, покачиваясь. – Елена, раздумай крепенько. Какой тебе скит?! Да не пущу я тебя!

– Ты ж обещался, Влас! – вскрикнула, брови изогнула удивленно. – Что ж теперь? От слова своего отпираться станешь?

– Я-то не отпираюсь, Еленка. Уповаю, что ты в разум войдешь! – ярился, сказать ей хотел, а слов найти не мог. – Ты-то почему? За что себя хоронить вздумала? Жить тебе и жить. В тебе же явь плещет, да так яростно, что все сносит. Задохнешься там, глупая! И себя загубишь, и брату не поможешь.